По вопросу об этнической принадлежности санигов в научной литературе высказаны различные мнения. Санигов объявляли сванами (И. Орбели, Д. Гулиа и др.), мегрело-лазами (Н. Марр, С. Джанашиа и др.), наконец, садзами (А. Дьячков-Тарасов и др.).

Сторонники сванской теории происхождения санигов ссылаются на следующие положения: а) в древности территория, занятая сванами, была значительно шире, чем в последующее время; б) по указанию Страбона, сваны «господствовали над Диоскурией»; в) Птолемей среди племен, проживающих «вдоль Понта», называет также и «свано-колхов», а это якобы дает основание предполагать, что сваны во II в. н. э. жили на побережье.

Однако ни один из этих доводов не может быть признан состоятельным для обоснования положения об идентичности сванов и санигов. Во-первых, сваны в древности занимали территорию нынешней Рача-Лечхуми и ряда северо-восточных районов Мегрелии, как об этом свидетельствуют топонимические данные. Возможно также, что они занимали и юго-восточную (нагорную) часть нынешней Абхазии. Однако нет никаких данных, свидетельствующих о том, что сваны когда-либо обитали на территории нынешних Гагрского и Сочинского районов, в которых именно и локализуются саниги в позднеантичное и раннесредневековое время. Во-вторых, указание Страбона, что сваны «господствовали над Диоскурией», никак не может служить доводом для локализации сванов на: побережье, в районе Диоекурии. И, в-третьих, приведен-

[169]

зое сообщение Птолемея, при всей своей неопределенности («свано-колхи»), также не может служить аргументом в пользу того, что сваны занимали береговую полосу. Выражение «вдоль Понта» имеет в виду Черное море вообще, а не обязательно его побережье. Кроме того, ни  один из современников Птолемея не упоминает сванов среди прибрежных племен 1.

Таким образом, сванская теория этнической принадлежности санигов не подтверждается объективными данными источников.

Теорию мегрело-лазского происхождения санигов наиболее обстоятельно попытался обосновать С. Н. Джанашиа  2.

По его мнению, абхазам на большей части современной территории Абхазии предшествовало население мегрельского происхождения и поэтому «можно было бы думать, что «саниги» — это происшедшее от корня «сан» вариантное название того племени мегрельского корня, существование которого на территории современной Абхазии, до расселения здесь абхазов, с несомненностью подразумевается»  3.

Для подтверждения своего тезиса о мегрело-лазском происхождении санигов С. Джанашиа опирался прежде всего на Ипполита Портского (III в. н. э.), по которому якобы следует, что понятия «санны» (т. е. «заны», «чаны») и «саниги» являются идентичными. Ипполит Портский писал: «Санны (Sanni), которые называются саниками (Sannices) и простираются до Понта, где есть про-

-----

1. Следует, кстати, обратить внимание на то обстоятельство, что Птолемей наряду со свано-колхами называет и гениохов, которые, по мнению сторонников сванской теории (И. Орбели, Г. Меликишвили), являлись теми же санигами. Не стал бы ведь Птолемей два раза называть одно и то же «племя» под разными наименованиями. Здесь же надо отметить, что ни Артемидор, ни историки митридатовых войн, на которых ссылается Страбон, при перечислении обитателей черноморского побережья Кавказа, не называют сванов в числе приморских племен. Наоборот, историки митридатовых войн, по Страбону, считают сванов и фтирофагов «живущими над» приморскими племенами (см. Гулиа, Приложение второе, стр. 253).
2. Мегрело-лазской теории происхождения санигов придерживается также М. Инадзе (см. ее статью «К вопросу об этническом составе», стр. 145—163), но она по сути дела повторяет аргументы С. Н. Джанашиа, который сам считал, что его аргументация недостаточна для окончательного разрешения вопроса об этнической принадлежности санигов.
3. Джанашиа, Тубал-Табал.

[170]

ход Апсар и Себастополис и Иссулимин (это гавань) и река Фасид. Эти племена простираются до Трапезунта»  4. Как нетрудно заметить, очерченная Ипполитом территория охватывает область к югу от Себастополиса вплоть до самого Трапезунта. Здесь, в частности, отмечены следующие пункты: Себастополис, Фазис, Апсар (устье Чороха), гавань Хисус (к востоку от Трапезунта) и Трапезунт, т. е. очерчена территория, занимаемая колхским (мегрело-лазским) населением, в то время как саниги обитали к северу от Себастополиса и главным образом в нынешних Гагрском и Сочинском районах, т. е. на тер-ритории, которую Ипполит вовсе не имел в виду, когда писал о своих «саниках-саннах». Следовательно, Ипполит говорит не о санигах Арриана и других авторов, а о лазах и чанах. Этого обстоятельства С. Джанашиа, к сожалению, не учел.

Что касается указания Ипполита о том, что санны называются также санниками (Sanni qui appelantur Sannices), то оно, скорее всего, возникло под влиянием созвучия этих названий. Г. Меликишвили пишет по этому поводу: «Отождествление санигов с саннами могло возникнуть на основании внешнего сходства этих названий. Поэтому нельзя считать несомненной принадлежность санигов-гениохов к западногрузинским (имеются в виду мегрело-лазы, или мегрело-чаны. — 3. А.) племенам» 5. Такое заключение тем более правомерно, что ни один из античных авторов, кроме Ипполита, не отождествляет саников с саннами (лазо-чанами), а наоборот, они четко отличают их друг от друга (Плиний, Арриан, Мемнон, Псевдо-Арриан и др.).

Ясно, таким образом, что этот довод (показания Ипполита) не может служить подтверждением принадлежности санигов к племенам мегрело-лазского происхождения и поэтому должен быть признан несостоятельным.

-----

4. SC, т. II, стр. 447. Следует отметить, что Ипполита Портского почти дословно повторяет автор IV в. Евсевий Кесарийский. Приводим для сравнения соответствующее место из Евсевия: «Санны же, которые называются Санигии, которые и до Понта простираются, где соединение Апсара и Севастополя и Кавсолимин и Фазис река. Еплоть до Трапезунта простираются те племена» (SC, т. II, стр. 668). Так что указание Евсевия об идентичности саннов и санигов заимствовано у Ипполита и не может иметь самостоятельного значения.
5. Меликишвили, К вопросу об этнической принадлежности, стр. 91.

[171]

Второй довод, на который ссылается С. Джанашиа, это абхазское народное предание о «цанах»-карликах. По преданию, цаны предшествовали абхазам в горных районах Абхазии. С. Джанашиа считает возможным связать термин «цан» с названием санигов, а отсюда уже термин «саниги» увязывает с корнем этнических названий мегрельского происхождения «зан» и «чан» и делает вывод, что «собственно абхазам на большей части их нынешней территории предшествовало картвельское население сванской ветви, с одной стороны, с другой — чано-мегрельской. В приведенном предании (т. е. предании о цанах. — 3. А.), по нашему мнению, мы имеем отражение именно этого факта. «Цан» в данном случае подразумевает чано-мегрельский слой. Мы думаем, что это было одно из племен чано-мегрельского ответвления, а не собственно заны (нынешние мегрелы) или, тем более, чаны. В этом нас убеждает название «цан», которое нельзя признать за факт абхазского произношения «зан» и «чан», их абхазским вариантом. Мы не видим основания такого фонетического перехода в абхазском языке, потому что абхазский язык свободно мог усвоить формы как «зан», так и «чан»  6.

Приведенная выдержка вызывает ряд замечаний. Прежде всего: почему автору казалось, что «цаны» абхазского предания — это обязательно племя мегрело-чанского происхождения? По сути дела только на том основании, что «цан» можно увязать фонетически с «чан» и «зан». Но это отнюдь не может быть убедительным доказательством этнической идентичности санигов с каким- либо мегрело-чанским племенем, а тем более служить основанием для такого далеко идущего вывода, как существование на территории Северной Абхазии (ведь саниги обитали именно там) в позднеантичный и раннесредневековый периоды какого-то особого племени мегрельского корня, отличающегося как от мегрелов, так и от чанов.. Совершенно очевидно, что на основании такого формального признака нельзя положительно решить вопрос о мегрело-чанском происхождении санигов 7.

-------

6. Джанашиа, Тубал-Табал, стр. 15.
7. Сам С. Н. Джанашиа, как уже отмечалось, отнюдь не считал, что вопрос о санигах решен им окончательно. Он писал, что вопрос этот «сложный и для его разрешения потребуется дополнительный материал» (Тубал-Табал, стр. 11).

[172]

Затем возникает и другой вопрос: какую конкретно часть современной Абхазии мог иметь в виду С. Джанашиа, на которой, по его мнению, мегрело-чаны и сваны предшествовали абхазам в древности? Надо думать, что он подразумевал Южную Абхазию, где действительно в феодальную эпоху (да и ранее) ясно прослеживается мегрело-сванское население. Вряд ли С. Джанашиа имел в виду территорию к северу от Сухуми и в особенности гагра-сочинский сектор, так как он, разумеется, хорошо знал, что в топонимике этого края совершенно отсутствует мегрело-сванский элемент, что, конечно, не могло бы иметь места, если бы в прошлом здесь длительное время бытовала компактная масса мегрело-сванского населения.

Таким образом, и мегрело-чанская теория происхождения санигов по сути дела не имеет под собой реальной почвы.

Наиболее приемлемой гипотезой об этнической принадлежности санигов является, на наш взгляд, предположение об их этнической связи с позднейшими джигетами-садзами, высказанное вскользь еще А. Дьячковым- Тарасовым  8.

На такой вывод нас наводит прежде всего то обстоятельство, что саниги Арриана и Псевдо-Арриана локали-зуются там же, где в период позднего средневековья фигурируют садзы (садзен), или «джики» грузинских источников. Говоря о расселении садзов (до их выселения в Турцию около 100 лет назад), Л. Люлье указывал, что «племя садзен занимало пространство по берегу Черного моря от реки Хамыш до Гагра» 9. О языке садзов нам известно мало, но те отдельные слова и фразы, которые сообщает турецкий путешественник I половины XVII в. Евлия Челеби  10, позволяют заключить, что это был самостоятельный язык. Вот что писал о садзах Г. И. Филипсон в середине прошлого столетия: «Этот народ (садзы—3. А.), говорящий чистым абхазским языком, имеет еще особенное наречие — асадзипсуа, не похожее ни на абхазский, ни на адэхейский язык. Мало-помалу оно приходит к заб-

--------

8. Дьячков-Тарасов, Гагры, стр. 43. С. Н. Джанашиа отметил это обстоятельство (Тубал-Табал, стр. 17), но не подверг его критическому разбору.
9. Люлье, Черкесия, стр. 9.
10. Сообщения Евлия Челеби об Абхазии и абхазах (см. ЗООИД, т. 9).

[173]

вению; им иногда говорит чернь, и то как бы украдкой от чужих людей» 11.

Это позволяет заключить, что асадзипсуа (букв, садзско-абхазский) — это один из языков абхазо-адыгской группы иберийско-кавказской семьи.

Важным моментом, свидетельствующим о принадлежности санигов к абхазо-адыгскому этническому массиву, являются данные топонимики гагрско-сочинской зоны. Все названия этого района принадлежат к абхазо-адыг- скому языковому миру (абхазские, садзские, убыхские,, адыгские), и каких-либо следов топонимики иного происхождения здесь не прослеживается. Важно отметить, в частности, такое название, как Цандрипш, — владение садзских феодалов Цанба, то же, что и «Чандлар» Евлия Челеби  12.

В древние времена, как видно, предки садзов занимали значительно более широкую область, распространяясь, в частности, и в южном направлении. На это указывает ряд фактов, прежде всего топонимического характера: название речки Садзаю, близ села Дурипш (Гудаутский район)  13, географические названия с формой «рипш» (Цандрипш, Гагрипш, Михлрипш и др.), которые более всего встречаются именно в районе расселения садзов.

Важно отметить и то обстоятельство, что известное абхазское святилище Дидрипш (близ селения Ачандара) в древности являлось, по всей вероятности, святилищем садзов. На это намекает абхазское предание, по которому первыми жрецами Дидрипшского святилища была. Садзба 14 и, т. е. садзы по происхождению, на что указывает их фамилия.

В свете этих данных указание Арриана, что на земле санигов «лежит город Себастополис»  15, получает реальное содержание. Как видно, в тот период (первая половина II в. н. э.) ареал расселения санигов в южном секторе доходил до района нынешнего Сухуми.

------

11. Цит. по Бгажба, Некоторые вопросы топонимики, стр. 289.
12. По мнению Л. И. Лаврова, в термине «Чандлар» следует видеть отражение названия санигов (см. его «О происхождении народов», стр. 195).
13. См. Инал-Ипа, Дурипш, стр. 77.
14. Чурсин, Материалы, стр. 39.
15. SC, т. I, стр. 222.

 [174]

Владения садзов охватывали в прошлом более широкую территорию и в северном направлении. Это вытекает хотя бы из того факта, что в районах приморской Убыхии (до урочища Вордане) оставались следы садзского населения даже в середине XIX в.: «По всей земле убыхов, — пишет Г. Филипсон, — чернь знает асадзипсуа»  16. Это свидетельствует о постепенной ассимиляции садзов— жителей побережья — спустившимися с гор убыхами.

Этническую обособленность санигов и их идентичность с позднейшими джиками-садзами подтверждают также грузинские исторические источники. В данной связи определенное значение приобретает факт упоминания санигов в анонимном сочинении начала XIII в. «История, и восхваление венценосцев». Рассказывая о борьбе Юрия Боголюбского с царицей Тамарой, историк сообщает, что к феодальным ополчениям Западной Грузии, выступавшим на стороне Юрия, были присоединены «саниги» и. «кашаги»  17.

Это сообщение грузинского средневекового историка С. Н. Джанашиа считал «весьма достойным внимания», хотя и высказал следующее сомнение: не повлиял ли в данном случае на автора какой-либо античный источник. Поэтому он отметил, что «потребуется дополнительный, материал для выяснения того, насколько живым было название «саниги» в XII в.»  18.

Нам кажется, что сомнение С. Н. Джанашиа имело под собой определенное основание, поскольку в других средневековых источниках термин «саниги» нигде не встречается. Зато рядом с термином «кашаги» (адыги) в ряде источников того времени употребляется термин, «джики», который в этих случаях всегда обозначал джигетов-садзов. Так, в списке кавказских народностей, составленном анонимным грузинским историком, жившим не позднее XIII в., джики поставлены рядом с кашагами, абхазами, сванами, мегрелами и др.  19.

Грузинский историк первой половины XVIII в. Бери Эгнаташвили также упоминает джиков наряду с мегрелами, абхазами и сванами 20. В другом произведении того же

------

16. Филипсон, Черкесы.
17. «История и восхваление венценосцев», стр. 48.
18. Джанашиа, Тубал-Табал, стр. 192.
19. Кекелидзе, Вопросы классификации, стр. 12.
20. Картлис цховреба, т. II стр. 342.

[175]

времени («Новая история Грузии») джики упоминаются вместе с черкесами  21.

Приведенные из грузинских источников сведения позволяют сделать следующие выводы: 1) джики (садзы) являются этнической общностью, отличающейся от абхазов, черкесов, мегрелов и сванов; 2) поскольку в грузинских источниках наряду с абхазами, сванами, мегрелами и адыгами везде упоминаются джики, то автор «Истории и восхваления венценосцев» вместо термина «джики» (этот термин он нигде не приводит) употребил название «саниги». Это дает основание считать, что термин «саниги» попал в его сочинение не случайно и автор считал санигов идентичными джикам.

Что касается названия «джики», то в грузинских источниках оно употребляется в различных смыслах. В ранних источниках оно обозначало все племена адыгского корня (например, в сочинении автора XI в. Джуаншера 22). Однако с течением времени значение его суживается, и оно стало употребляться только для обозначения абхазо-адыгского племени садзов. В таком понимании оно фигурирует в сочинении анонимного хронографа XIII в. 23, в произведениях упомянутых выше Бери Эгнаташвили, авторов «Новой истории Грузии» и др.

Наиболее конкретное описание джиков и их страны мы находим у Вахушти Багратиони. У него оно полностью соответствует садзам и области их расселения 24.

Таким образом, приведенные выше материалы дают основание считать, что садзская теория происхождения античных санигов гораздо ближе к истине, чем гипотезы об их этнической принадлежности к мегрело-чанским или сванским племенам.

------

21. Там же, стр. 503.
22. Картлис цховреба, т. I, стр. 157.
23. Там же, т. II, стр. 182.
24. Багратиони, Описание, стр. 172.

[176]

Из этнических групп, локализуемых древними авторами на территории античной Абхазии, наиболее важное для нас значение имеют апсилы и абазги — непосредственные предки абхазской народности. Апсилы (как и саниги) впервые упоминаются в сочинении римского писате-

[176]

ля I в. н. э. Плиния Секунда. В «Естественной истории» он пишет: «Племя апсилов (gens Absilae), и крепость Себастополь, на расстоянии 100 тысяч шагов от Фазиса; племя санигов (gens Sannigae), город Кигн и город Пений и, наконец, племена гениохов, различающихся многими названиями» (multis nominibus Heniochorum gentes) 25. Это ценное описание целиком можно отнести к территории современной Абхазии. Как не трудно заметить, здесь перечисление этнических единиц и городских населенных пунктов дается по направлению с юга на север. В начале он называет апсилов, к северу от них помещает город Себастополис, затем следуют «города»— сначала Кигн, а далее Пений; под последним, очевидно, имеется в виду город Питиунт, а под Кигном какой-то населенный пункт, расположенный между Себастополисом и Питиунтом. К северу от Питиунта простирается земля гениохов.

Первое упоминание об абазгах содержится в сочинении («Перипле») греческого автора первой половины II в. н. э. Флавия Арриана, который сообщает весьма важные сведения по этногеографии позднеантичной Абхазии. Эти сведения приобретают особую ценность потому, что в отличие от многих других авторов Арриан лично побывал на Кавказе, и в частности в Абхазии, куда ездил по специальному поручению римского императора Адриана с целью подробного ознакомления с положением дел на местах.

О племенах, проживавших на территории Абхазии, Арриан пишет следующее: «За лазами живут апсилы (…)... с апсилами граничат абасги (…). Рядом с абасгами — саниги (Havqai), в земле которых лежит город Севастополь» 26. Однако, к сожалению, Арриан не указывает точных границ отмеченных им племенных объединений. В некотором отношении исключение составляют саниги, о которых сообщается, что на их земле был расположен Себастополис. Определенно лишь указание, что апсилы и абазги жили между лазами (с юга) и санигами (с севера).

Вопрос о локализации этнических общностей, бытовавших на восточном побережье Черного моря в начале нашей эры, специально рассмотрен в диссертации

-----

25. SC, т. II, стр. 179.
26. Там же, т. I, стр. 222.

[177]

М. П. Инадзе, посвященной монографическому исследованию сведений Ф. Арриана о Грузии. О местожительстве лазов М. Инадзе пишет: «Они в начале I в., в основном, занимали территорию южнее реки Фазис (Риони.—3. А.). В последующее время они распространяются и севернее реки Фазиса. В частности, нужно предполагать, что во, И в. территория лазского княжества простиралась до реки Хобоса, т. е. современного Ингура (Арриан, Птолемей)» 27. Что касается расселения абазгов и апсилов, то по этому поводу М. Инадзе говорит: «Судя по данным «Перипла», территория княжеств апсилов и абазгов во II в. распространялась от реки Ингура примерно до Сухума (т. е. Севастополя Арриана), который находился на территории санигов»  28.

В дальнейшем, как видно, на территории Абхазии происходит существенное перемещение этнических общностей. М. Инадзе пишет: «Со II в., в связи с продвижением лазов к северу и занятием ими территории княжеств апсилов и абазгов, к северу же должны были переместиться и основные группы апсилов и абазгов. Так, например, если прежде (во II в.) северная граница княже-ства абазгов проходила южнее г. Севастополя (Сухуми), позднее (в V в.) таковой уже являлась река Абаск (нынешняя Псоу?), сам же Севастополь, находящийся до того на территории санигов, теперь находился на территории апсилов.

Таким образом, апсилы и абазги в продолжение II— V вв. заняли территорию от Севастополя до реки Абас- ка. Эта территория во II в. входила в княжество санигов, которое, согласно Арриану, простиралось в это время от Севастополя до реки Ахэунта (Шахе?).

К VI в. апсилы и абазги захватили и остальную территорию санигов, подчинили их своему политическому влиянию и распространили на них свое этническое название»  29.

Г. Меликишвили также высказывает предположение, что уже во II в. лазы оттеснили апсилов и абазгов на се-

-----

27. Инадзе, К истории Грузии, стр. 17.
28. Там же, стр. 18. Следует отметить, что впоследствии М. Инадзе без каких-либо убедительных оснований «оттеснила» абазгов и апсилов в горы, а на побережье Абхазии разместила санигов, которых она считает мегрело-чанским племенем, и лазов (см. Инадзе, К. вопросу об этническом составе).
29. Инадзе, К истории Грузии, стр. 18.

[178]

вер и довели свою этнографическую границу почти до района Диоскурии-Себастополиса 30.

По вопросу об этнической принадлежности античных апсилов и абазгов подавляющее большинство ученых (Н. Марр, И. Джавахишвили, С. Джанашиа, А. Фадеев, Г. Меликишвили, Л. Лавров и др.) придерживаются того взгляда, что они были племенами абхазского происхождения, непосредственными предками нынешних абхазов.

Но высказано и другое положение. Например, П. Ингороква считает, что абазги и апсилы являлись «картвельскими племенами». В этом с ним соглашаются Н. Ломоури 31, Н. Кечакмадзе 32  и некоторые другие авторы.

Однако для признания абазгов и апсилов картвельскими племенами нет никаких реальных оснований. Как свидетельствует их последующая этническая история, они находились в прямой генетической связи именно с абхазским народом, а не с каким-либо другим этническим образованием  33. Эти этнонимы доныне сохранились в форме «апсуа» в качестве самоназвания абхазов и «абаза» — самоназвания абазин.

Племена абазов и апсилов были блйжайше родственными этническими образованиями, как на это, в частности, указывают их наименования, восходящие к одному корню —- «пс»-«бз». Еще П. Услар подчеркивал, что термины «абаза» и «апсуа» суть простые видоизменения одного и того же названия  34.

Что касается форм «абхази» (апхази) и «апсил» (апшил), то они, как видно, грузинского образования. Во всяком случае грузинский облик первого термина не оставляет сомнения, а конечное «ил» второго термина восходит, йозможно, к грузинскому суффиксу этнических наименований «ел» (типа «мегр-ел-и, имер-ел-и, картл-ел-и» и т. п.). На это указывает, в частности, армянская форма этнических терминов, которая, несомненно, была воспринята через грузинскую среду: «апхазк» и «апшелк»  35.

------

30. Меликишвили, К истории древней Грузии, стр. 383.
31. Ломоури, Сведения, стр. 25—26.
32. Кечакмадзе, Флавий Арриан, стр. 12 и др.
33. См. 3. Анчабадзе, Из истории средневековой Абхазии, главы I, III, VI и IX.
34. Услар, Абхазский язык, стр. 79.
35. Патканов, Армянская география, стр. 36.

[179]

В заключение следует привести некоторые неоспоримые свидетельства автохтонности абхазов на занимаемой ими территории и, в частности, несомненного обитания здесь их предков в античную эпоху. В первую очередь имеем в виду весьма оригинальный похоронный обряд, известный в научной литературе под названием «воздушного» погребения.

Нимфодор Сиракузский (IV в. до н. э.) говорит, что «у колхов не принято ни сжигать, ни хоронить трупы мужчин. Трупы эти они кладут в свежие кожи животных и вешают на деревья. Трупы же женщин они предают земле» 36. Аполлоний Родосский (III в. до н. э.) сообщает, что у колхов считалось бесчестием предавать труп мужчины земле; покойника зашивали в бычачьи шкуры ги вешали на деревья» 37. Ник. Дамасский (I в. до н. э.) также свидетельствует, что «колхи покойников не погребают, а вешают на деревьях» 38. Аналогичное сообщение имеется и у Клавдия Элиана (II в. н. э.): «колхи кладут мертвых в кожи, зашивают их и вешают на деревья» 39.

Такой же обычай был зафиксирован в Абхазии и в эпоху позднего средневековья. Так, автор первой полови-ны XVII в. И. Лукка, наблюдавший этот способ захоронения в Пицунде, следующим образом описывает его: «Покойников кладут в выдолбленные пни деревьев, служащие для них гробом, и потом, привязав их к четырем столбам, для предохранения от шакалов, держат их как бы висящими в воздухе»  40. Он же рассказывает, что покойников иногда подвешивали на деревьях.

О подобном же обычае сообщает и турецкий путешественник XVII в. Евлия Челеби, который пишет: «Этот .абхазский народ странным образом хоронит беков; тело усопшего кладут в деревянный ящик, который прикрепляется к ветвям высокого дерева» 41.

Аналогичные сведения мы встречаем и у А. Ламберти (XVII в.). Он пишет: «У абхазов есть замечательный обычай, который нельзя найти ни у одного народа в мире, а именно: покойников не хоронят, но вешают на дере-

----

36. Гулиа, История Абхазии, стр. 107.
37. Гулиа, Приложение второе, стр. 290
38. ВДИ, 1947, № 2, стр. 176.
39. Гулиа, Приложение второе, стр. 282.
40. См. ЗООИД, т. XI, 1879, стр. 492.
41. Там же, т. IX, 1875, стр. 179.

 [180]

ве следующим образом: выдалбливают ствол дерева наподобие гроба, кладут туда покойников и крепкой виноградной лозой подвешивают к верхушке дерева. На этом же дереве вешают все оружие, которое покойник в жизни употреблял на войне»  42.

Наконец, Вахушти Багратиони (первая половина XVIII в.) сообщает, что абхазы «не хоронят своих покойников, а кладут их в гроб вместе с их оружием и украшениями, которые (затем) подвешивают на дереве»  43.

Характерно, что подобным образом в Абхазии хоронили людей, сраженных ударом молнии, вплоть до начала XX в. 44.

Описанный обряд «воздушного» погребения не был единственным способом захоронения покойников в античной и средневековой Абхазии. Как свидетельствуют археологические данные и письменные источники, в Абхазии в разные времена практиковались различные погребальные обряды, в том числе и грунтовые захоронения. Что касается «воздушных» погребений, не встречающихся у других народов Кавказа (кроме некоторых адыгейских племен), то они требуют, конечно, специального изучения. Для нас же в данном случае важно отметить лишь, что локализация этого обычая на кавказском побережье Черного моря на протяжении тысячелетий свидетельствует, что он восходит к предкам абхазского народа, проживавшим в античную эпоху на той же территории. Это обстоятельство подчеркивали также Д. И. Гулиа  45, Г. Ф. Чурсин 46  и др.

Далее считаем нужным отметить, что выдвинутый некоторыми авторами тезис о появлении абазгов и апсилов на территории нынешней Абхазии лишь в первые века нашей эры полностью опровергается новейшими археологическими открытиями. В частности, раскопки в Цебельде показали, что население данного района, проживавшее здесь в I—VI вв., 47 генетически было теснейшим образом связано с местной культурой I тысячелетия до н. э. Имен-

-----

42. Ламберти, Описание Колхиды, стр. 189—190.
43. Багратиони, Описание, стр. 172.
44. Чурсин, Материалы, стр. 310.
45. Гулиа, Приложение второе, стр. 106—109.
46. Чурсин, Материалы, стр. 202—204.
47. То есть апсилы, как это вытекает из сочинений Прокопия, Агафия и других ранневизантийских авторов (см. 3. Анчабадзе, Из истории средневековой Абхазии, стр. 6 и сл.).

 [181]

но к такому выводу пришел М. М. Трапш, исследовавший археологические памятники в Цебельде 48.

Основные аргументы, обосновывающие этот вывод, следующие:

1.            Разнотипные железные втульчатые наконечники копий, встреченные в большом количестве в цебельдинских некрополях, тождественны с ранним подобным видом бронзового и железного оружия, хорошо представленным в погребениях сухумских некрополей и других могильниках Абхазии VIII—II вв. до н. э.

2.            Многочисленные круглопроволочные бронзовые фибулы из погребений цебельдинских некрополей по форме дужек и некоторым другим деталям имеют аналогию с ранними колхидско-кобанскими бронзовыми фибулами.

3.            Цебельдинские тонкопроволочные спирально-кон-центрические очкообразные подвески совершенно схожи с подобными бронзовыми подвесками, имевшими широкое распространение в Западном Закавказье и центральной части Северного Кавказа еще в эпоху поздней бронзы и раннего железа.

4.            Витые круглопроволочные бронзовые шейные гривны ряда погребений цебельдинских некрополей являются замечательным вещественным источником, указывающим на генетическую связь памятников Цебельды с предшествовавшими им колхидской и кобанской культурами.

5.            Многие цебельдинские круглопроволочные бронзовые браслеты с разомкнутыми концами тождественны подобным бронзовым браслетам, которые на территории Абхазии и в других пунктах Кавказа появляются примерно в VIII—VII вв. до н. э.

6.            Определенная часть цебельдинской керамической посуды, в частности горшки и некоторые другие сосуды, по своему происхождению, несомненно, связаны с ранней подобной керамикой, найденной в могильниках Абхазии эпохи поздней бронзы и раннего железа.

7.            Многие орнаментальные мотивы погребального инвентаря цебельдинских некрополей, как, например, рельефные очкообразные и витые шнуровидные изображения, спиральные завитки, налепные бараньи и козлиные головки, врезанные волнообразные линии, елочные дорожки, ромбики и другие, поражают своим совпадением с подобными видами орнаментации, встречающимися на мно-

-----

48. Трапш, Некоторые итоги раскопок, стр. 274—275.

[182]

гочисленных колхидско-кобанских вещевых находках. Это обстоятельство позволяет сделать определенный вы-вод о генетической связи цебельдинской культуры с предшествовавшими ей памятниками колхидской и кобанской культур.

Таким образом, основную часть населения античной Абхазии составляли этнические общности абхазо-адыгского происхождения, в том числе непосредственные предки абхазского народа — апсилы, абазги и др. В позднеантичную эпоху (по-видимому, не ранее II в. н. э.) в Южную Абхазию проникают племена мегрело-чанского происхождения (лазы), которые оттесняют абхазов к северу. Не исключено также, что горные районы нынешней Юго-Восточной Абхазии занимали сванские этнические элементы, к которым, возможно, относились и проживавшие здесь мисимияне (первые письменные сведения о них относятся к VI в.) 49.

По вопросу о ступени развития абхазских этнических общностей античного периода необходимо сказать, что признание факта раннеклассовой структуры абхазского общества античного времени позволяет сделать вывод, что в этническом отношении данные общества не являлись уже племенами в строгом смысле слова, поскольку племя — это этническая категория доклассового общества. Что касается классового общества и его политической организации, то оно предполагает уже наличие более высокой и устойчивой этнической общности, нежели племя. Такой общностью может быть только народность. Поэтому следует считать, что абазги, апсилы и саниги в первые века нашей эры являлись небольшими народностями, тем более устойчивыми, чем больше развивались у них классовые отношения, хотя в тех условиях этническая устойчивость малых народностей была весьма относительной.

Однако дальнейшее развитие социально-экономической и политической жизни страны, в частности рост классовых отношений вглубь и вширь, неминуемо должно было обусловить этническую консолидацию небольших родственных и соседствующих народностей в более крупную этническую единицу — в единую народность. Это произошло в Абхазии в раннефеодальную эпоху 50.

------

49. Анчабадзе, Из истории средневековой Абхазии, стр. 12.
50. Там же, стр. 62—70.

[183]

Римские власти вскоре после утверждения своего владычества стали рассматривать Себастополис только как город-крепость. Результаты археологического изучения Сухумской крепости в I—II вв. н. э. свидетельствуют, что здесь производились значительные строительные работы, в частности были возведены новые укрепления 90.

В первой трети II в. Себастополис представлял собой крепость с небольшим римским гарнизоном. Побывавший здесь в это время Арриан за полдня «успел выдать жалованье солдатам, осмотреть коней, оружие, прыгание всадников на коней, больных и хлебные запасы, обойти стену и ров» 91. Из этого сообщения видно, что Диоскурия — Себастополис утратил свое прежнее экономическое значение и превратился в обычное военное поселение. Не случайно Арриан ничего не пишет о хозяйственной жизни города. Однако в последующее время, примерно со второй половины II в., Себастополис постепенно растет и к III в. становится сравнительно крупным торгово-ремесленным центром. Культурный слой, относящийся к тому периоду, в отличие от предшествующего времени богат разнообразными находками, свидетельствующими о расцвете городской жизни 92.

-----

90. Шервашидзе, Соловьев, Исследования, стр. 177.

91. Гулиа, Приложение второе, стр. 262.

92. Апакидзе, Лордкипанидзе, Отчет, стр. 41-

[196]

Обитатели города занимались различными видами хозяйственной деятельности, удовлетворявшими не только их главные потребности, но и позволявшими иметь торгово-экономические связи как с внешним миром, так и с местным населением 93. Таким образом, «крепость, возникшая как оплот римской агрессии на Кавказе, с течением времени сделалась крупным экономическим цент-ром. Она скоро обросла предместиями. От нее шли торговые пути в глубь страны, в частности на Клухорский перевал»  94.

Археологические находки раскрывают яркую картину хозяйственной жизни города. Культурные слои, относящиеся к тому времени, насыщены многочисленными предметами (фрагменты кирпичей, черепицы, водопроводных труб, черепков различной глиняной посуды — привозной и местной, обломки стеклянных сосудов). Найдены также остатки жерновов ручной мельницы, железные долота и четырехгранные гвозди, рыболовные крючки, металлические шлаки, кости животных, скорлупа грецкого ореха, косточки персиков и т. д. Из перечисленных находок преобладающим и массовым материалом является посуда  95.

Многие из перечисленных ремесленных изделий производились на месте. Особенно это относится к керамической продукции. Себастополис, как видно, становится в тот период одним из центров керамического производства на черноморском побережье Кавказа. Изготовленные здесь сосуды вывозились на продажу за пределы края. На это, в частности, указывает находка в районе Сухумской крепости большой гончарной печи 96. Кроме того, горожане занимались кузнечно-слесарным и ткацким ремеслом, строительным делом, земледелием, садоводством, рыболовством и т. д.

В Сухумской крепости обнаружено также немало монет. Все они являются провинциальными римскими монетами, в основном трапезунтского происхождения. Большинство из них относится к периоду с конца II по IV в. н э. На некоторых монетах сохранились изображения римских императоров  97. Отмеченные нумизматические

-----

93. Трапш, Раскопки древнего Севастополиса, стр. 253.

94. Шервашидзе, Соловьев, Исследования, стр. 178.

95. Трапш, Раскопки древнего Севастополиса, стр. 243.

96. Там же, стр. 247 и сл.

97. Там же, стр. 247.

 [197]

находки свидетельствуют об оживленных внешнеэкономических связях Себастополиса преимущественно с городами Южного Причерноморья.

Со второй половины IV в. Себастополис постепенно начинает приходить в упадок. Как свидетельствуют археологические материалы, в течение этого столетия жизнь в Себастополисе постепенно замирает, а в начале V в. «укрепление в какой-то мере потеряло свое значение» 98. Раскопками определенно устанавливается, что «в конце V в. город Себастополис утратил свое прежнее значение. На обследованных участках Сухумской крепости нет соответствующего культурного слоя, который мог бы говорить об обратном» 99.

-----

98. Шервашидзе, Соловьев, Исследования, стр. 177.

99 Трапш, Раскопки древнего Севастополиса..., стр. 253. Следует отметить, что этому выводу цитированных выше авторов противоречит заявление А. М. Апакидзе и О. Д. Лордкипанидзе, которые утверждают, что культурный слой IV—V вв. на территории Сухумской крепости «дал материал, свидетельствующий об интенсивной экономической жизни в городах Северо-восточного Причерноморья в период возникновения и расцвета Лазского (Эгрисского) царства» (см. Труды АИЯЛИ, т. XXXIII—XXXIV, 1963 стр. 222).

Аналогичный путь развития в рассматриваемую эпоху прошел и Питиунт. Если еще Страбон называл его «великим Питиунтом» 100, то в начале нашей эры, как уже отмечалось, он находился в запустении, а Арриан в своем «Перипле» называет его простой стоянкой. Однако во второй половине того же столетия город начинает переживать подъем. Очевидно, именно в этот период здесь была построена крепость и размещен римский гарнизон. Экономическая жизнь здесь достигает расцвета в первой половине III в. К этому времени относятся обнаруженные в Питиунте значительные денежные клады, которые свидетельствуют о концентрации богатств в руках отдельных лиц.

Находки монет на территории пицундского городища прекрасно иллюстрируют его экономическое развитие. В этом отношении весьма характерен анализ нумизматического материала из раскопок городища, сделанный Г, Ф. Дундуа 101. Если I в. представлен только двумя монетами, то от II в. до нас дошло уже 29 монет. Несравненно больше монет относится к III в. (312). Это наглядно

-----

100. Гулиа, Приложение второе, стр. 252.

101. См. Аннотации, стр. 62—68.

 [198]

свидетельствует о том, что III век тоже был временем расцвета городской жизни в Питиунте.

Следует вместе с тем отметить, что около половины общего количества найденных монет (149) было обнаружено в виде клада, причем самая поздняя его монета датируется 244—245 годами. Происхождение этого клада, возможно, связано с нападением на Питиунт готов в середине III в.

Однако Питиунт, видимо, быстро оправился от вражеского нашествия, ибо вторая половина III в. характеризуется значительным количеством нумизматических находок. Еще богаче представлен монетами IV в. На это столетие приходится 500 монет из общего числа 1050 I — IV вв., обнаруженных в районе древнего Питиунта. Из них 311 монет составили отдельный клад.

По месту чеканки найденных монет можно ясно представить основное направление внешнеэкономических связей города. Так же как и в Себастополисе, подавляющее большинство этих монет происходит из Малой Азии, главным образом из Трапезунта. В рассматриваемый период города Абхазии поддерживали с ним очень тесные связи. На это указывает то обстоятельство, что из общего числа ныне известных трапезунтских городских монет (278) подавляющее большинство найдено в районе Пицунды и Сухуми. В этой связи надо отметить тот факт, что на побережье Абхазии заканчивался важный торговый путь, связывавший Западную Грузию с восточными провинциями Римской империи, в частности с Малой Азией  102.

Так же как и Себастополис, Питиунт во второй поло-вине VI в. начинает утрачивать свое значение. Судя по нумизматическим находкам, в 60—70-х годах этою столетия город пережил большое разорение. Число находимых монет в сравнении с предшествующим временем резко уменьшается: V в. представлен только 11 медными монетами византийского времени 103.

* * *

Говоря о расцвете хозяйственной жизни Себастополиса и Питиунта рассматриваемого периода, надо подчеркнуть, что их экономическое значение существенно отличается от той роли, которую они играли в эллинистическую

-----

102. Ломоури, К вопросу о торговых путях, стр. 117.

103. Аннотации, стр. 67.

[199]

эпоху (IV— II вв. до н. э.), когда города Абхазии являлись преимущественно экономическими центрами Колхиды. Теперь же они главным образом обслуживают экономические и политические интересы Рима 104. Однако это не исключало их важной роли в экономической жизни местного населения.

Причину же упадка значения этих городов следует видеть в общем социально-экономическом и политическом кризисе, который переживало тогда рабовладельческое общество и весь античный мир, органической частью которого была историческая Колхида, и в частности города Абхазии того периода. Положение ухудшалось и в результате участившихся вторжений варварских племен, чего не сумели избегнуть и позднеантичные абхазские города, как мы это видим на примере Питиунта.

----

104. Инадзе, Города Колхиды в античную эпоху, стр. 144.

О социально-экономической жизни сельского населения Абхазии рассматриваемого периода наиболее ценный материал дали археологические раскопки в районе Цебельды 105. Раскопанные здесь могильники, относящиеся к I — V вв., расположены по склонам холмов на расстоянии от 600 м до 1 км друг от друга. Этот факт свидетельствует о том, что в рассматриваемую эпоху Цебельда была густо населена. Она лежала на древнем торговом пути из Себастополиса на Северный Кавказ через Клухорский перевал 106.

Количество и качество выявленного могильного инвентаря в погребениях цебельдинских некрополей указывают на увеличение имущественного и социального неравенства сельского населения, на выделение слоя сравнительно богатых людей, принадлежащего к социально-господствующей верхушке общества. Эти факты свидетельствуют о распаде цебельдинской родовой общины и формировании здесь классовой общественно-экономической формации  107. На это указывают также обнаруженные здесь монеты и памятники христианской культуры. Вместе с тем наличие в инвентаре могильников римских монет и таких изделий, как стеклянные сосуды, янтарные

----

105. Трапш, Некоторые итоги раскопок, стр. 258—277.

106. Там же. стр. 259.

107 Там же, стр. 262.

[200]

бусы, а также раковины каури, говорит о широких связях местного населения  108.

Об имущественном неравенстве среди сельского населения говорят материалы и из других районов Абхазии. Большой интерес в этом отношении представляет случайная находка в низовьях Ингури, близ с. Тагелони  109. Там обнаружено богатое погребение. Инвентарь его состоял из ружья, серебряных и бронзовых сосудов, драгоценных украшений, конской сбруи и т. д. По некоторым данным, этот материал можно датировать концом I — началом II в. н. э. 110

Другая важная находка была сделана в 1926 г. в с. Герзеули Очамчирского района 111. Здесь обнаружен денежный клад, в котором подавляющее большинство составили римские монеты I и особенно II вв., чеканенные для города Кесарии в Каппадокии. Самая поздняя монета клада датируется концом II в. К этому времени и относится захоронение клада.

Приведенные материалы не оставляют сомнения в том, что в позднеантичное время классовые общественные отношения существовали не только в городских центрах Абхазии, но и в ряде сельских районов края.

-----

108. Трапш, О некоторых итогах археологических исследований, стр. 190.

109. Амиранашвили, Новая находка.

110. Там же, стр. 71.

111. Ивашенко, Герзеульский клад.

 [201]

Ценный материал по истории городской культуры античной Абхазии дали археологические материалы из района Сухумской крепости и Пицундского городища.

Раскопки в Сухуми позволили наметить здесь четыре культурных слоя, отражающих непрерывную жизнь городского населения на протяжении почти восьми столетий. Нижний, наиболее ранний слой на основании наличия в нем чернолаковых черепков и обломков амфор относится к III—I вв. до н. э. Следующий слой, по найденным здесь римским медным монетам и фрагментам художественно выполненных краснолаковых блюд, а также по отдельным черепкам краснолаковых сосудов и обломкам светлоглиняных амфор I в. датируется в целом I—II вв. н. э. Третий снизу культурный слой по римским медным монетам, обломкам краснолаковых чашек и мисок, черепкам узкогорлых амфор и др. определяется III—IV вв. н. э. И, наконец, самый верхний слой, на основании находок черепков амфор с цилиндрическим горлом и ребристыми ручками, амфорных фрагментов с глубоким и частым

[208]

рифлением, датируется примерно концом IV—V вв. н.э. 128.

Раскопки крепости дали интересные сведения о строительном искусстве первых четырех столетий нашей эры. На протяжении всего этого периода Сухумская крепость была одним из крупнейших фортификационных сооружений на Черноморском побережье Кавказа. Правда, она неоднократно переделывалась и дополнялась новыми постройками, что вызывалось не только военными соображениями, но и необходимостью бороться с неблагоприятными стихийными процессами: опусканием берега, наступлением моря и оползневыми явлениями 129.

Основная часть крепости вместе с приморской стеной давно уже поглощена морем.

Стены восточного укрепления построены без фундамента, они были сложены из камней среднего размера на известковом растворе, кладка булыжным камнем перемежалась двумя прослойками из трех и четырех рядов кирпича 130. Изнутри вдоль стен сооружено подобие тротуара и дренажные канавки.

Судя по приему строительной техники, найденным керамическим обломкам это укрепление может быть по предварительным соображениям отнесено ко II — началу III в. н. э. Наклонившиеся стены крепости были укреплены башнями, нужно полагать в III в. н. э., и контрфорсами в IV в.

Западное укрепление сооружалось теми же техническими приемами, но в кладке применялись перекрещивающиеся деревянные лежни. Стены своим основанием лежат на илистой глине, предварительно уплотненной деревянными сваями 131.

Раскопками на территории крепости также выявлены остатки разного рода общественных и частных сооружений: следы бани, водопровод, фонтан, жилые помещения и пр. Так, внутри крепости, близ восточного укрепления, был обнаружен пол, выложенный крупными керамическими плитами, а наличие тут же крупных кирпичей позволило предполагать здесь остатки разрушенной бани 132.

-----

128. Трапш, Раскопки древнего Севастополиса. стр. 240—241.
129. Шервашидзе, Соловьев, Исследования, стр. 179.
130. Там же, стр. 172.
131. Соловьев, Шервашидзе, Предварительное сообщение, стр. 46.
132. Шервашидзе, Соловьев, Исследования, стр. 172—173.

[209]

Большой интерес представляют остатки жилого комплекса. Были раскопаны: часть комнаты, стены которой возведены из булыжника на известковом растворе, двор с хозяйственным помещением (здесь выявлены, в частности, остатки пифосов) и колодец круглой формы с булыжной облицовкой внутри. Данный жилой комплекс был воздвигнут не позднее II в. н. э. 133.

Важное научное значение имело открытие обжигательной гончарной печи 134. Она представляет собой прямоугольное сооружение, выложенное из обожженного огнестойкого кирпича на глиняном растворе, одетое с трех сторон — восточной, северной и западной — в массивный булыжный кожух, толщиной более метра. Лицевая южная сторона печи вместе с топочным отверстием каменного кожуха не имеет.

Печь являлась довольно крупным сооружением общей площадью более 30 кв. м и отличалась весьма сложным устройством. Она была предназначена в основном для производства кирпичей и черепицы. В нее загружали на один обжиг, по всей вероятности, не менее тысячи изделий.

Рассматриваемая печь является пока единственным в своем роде памятником на черноморском побережье Кавказа. Стратиграфические и фактические данные, полученные при исследовании печи, позволяют ограничить время постройки и период ее существования концом III— IV в. н. э.

Наличие такой крупной по своим размерам обжигательной печи в районе древнего Сухуми свидетельствует о больших строительных работах, производившихся здесь в позднеантичное время.

Культурный слой II—III вв. н. э. богато представлен керамикой, обломками стеклянных изделий, бронзовыми, костяными предметами и пр. 135.

Особенно многочисленны и разнообразны керамические материалы. В частности, в большом количестве найдены обломки светлоглиняных (с примесью черных частиц) узкогорлых амфор южнопонтийского происхождения. Интересно отметить также находки аналогичных

------

133. Апакидзе, Лордкипанидзе, Отчет, стр. 39—40.
134. Трапш, Раскопки древнего Севастополиса, стр. 247—252.
135. Апакидзе, Лордкипанидзе, Новые материалы, стр. 219—220.

 [210]

амфор из красной глины, которые являются местными изделиями, имитирующими привозные.

Характерны для этого слоя амфоры из коричневой (с примесью черных частиц) и красной глины, с небольшим горлом, имеющим на уровне верхней части ручек резко выделяющееся утолщение. На внутренних частях этих амфор обнаруживается налет черного цвета, похожий на смолу.

Встречаются также фрагменты местных красноглиняных амфор с дугоообразными ручками.

Внимания заслуживают обломки горлышек, ручек, донышек амфор (по-видимому, небольших размеров) из красной глины со светлой облицовкой (ангобом), обильно насыщенной слюдой. Гофрированные стенки этих амфор указывают, что они не могут быть датированы ранее конца II—III в. н. э.

В этом же слое попадались также небольшие обломки синопских амфор (из характерной сиреневого цвета глнны с примесью черных частиц).

Краснолаковая керамика также обильно представлена в основном предметами, характерными для II—III вв. н. э. Это фрагменты мисок, чашек, блюд, тарелок, кубков, кувшинов (как с одной, так и с двумя ручками). Особенно многочисленны фрагменты блюд овальной формы с округленными стенками, горизонтально отогнутым краем и плоскими ручками. Края и ручки украшены рельефными (несколько" расплывчатыми) изображениями (сцены охоты, цапля, дельфин, рак, рыбы, капфар, растительный орнамент). В качестве украшений бортиков встречаются также бугорки и рубчики.

Большой интерес представляет группа блюд, мисок й кувшинов из светлой (желтовато-красной) глины, являющаяся, по-видимому, продукцией одного и того же, пока неизвестного нам производственного центра. Привлекают внимание два типа этой группы: а) глубокие миски с высоким гофрированным вертикальным бортиком и горизонтально налепленными ручками, б) миски на маленькой кольцеобразной подставке, с округленными стенками, венчиком с острыми углами. Встречаются также двуручные горшки с округленными стенками на маленькой круглой подставке.

Наряду с вышеперечисленными находками обнаружены светильники из красной глины (на- некоторых из них

[211]

сохранились следы красного лака), а также лютерии 136 привозные (синопские) и местного производства. Последние имеют одну характерную деталь: у них слив возвышается над краем.

Аналогичные лютерии найдены в Пицунде.

Рис. XV. Светильник
(Сухумская крепость, находка из третьего культурного слоя)

Встречается также серая и красноглиняная кухонная посуда — различных форм горшки, миски, сковороды и др.

В культурном слое, относящемся к IV—V вв. н. э., преимущественно представлена краснолаковая керамика. Это больших размеров миски со слегка расходящимися кверху стенками, с плоским дном и совсем низким и узеньким ободком. Большие тарелки с горизонтально отогнутым краем; чашечки полушаровидной формы с горизонтально отогнутым краем на маленькой кольцеобразной подставке. Следует отметить также два фрагмента дна, которые были украшены многолинейным рифленым орнаментом, нанесенным гребенчатым штампом, характерным для первой половины IV в. н. э.

Совершенно очевидно полное сходство и даже идентичность с краснолаковой керамикой того же времени, в большом количестве найденной при раскопках в Пицунде, что дает основание предположить их происхождение из одного производственного центра.

В этом слое найдены также обломки стеклянных изделий: донышки сосудов рюмкообразной формы (аналогичных в большем количестве встречающимся в позднеантичных и особенно раннесредневековых слоях как в Пицунде, так и в Северном Причерноморье) и фрагменты стеклянных сосудов с темно-синими пятнами («бородавками»)  137.

Огромный материал по истории культуры и быта позднеантичного времени дали раскопки Пицундского городища  138. Раскопана значительная часть древнего города:

-----

136. Лютерии — сравнительно крупная чаша со сливом, употреблявшаяся для омовения рук или мытья посуды.
137. Апакидзе, Лордкипанидзе, Новые материалы, стр. 217—218.
138. Апакидзе, Лордкипанидзе, Отчет, стр. 34—36.

[212]

фортификационные сооружения, городские ворота, жилые хозяйственные комплексы, храмы, баня, канализационный коллектор и др.

Культурный слой конца И—III в. н. э. здесь также представлен краснолаковой керамикой, которая состоит в основном из следующих предметов: чашки с суживающимися вниз стенками, с вертикальным, немного скошенным внутрь бортиком на маленькой кольцеобразной под-ставке, вытянутых пропорций; миски с округленными стенками и загнутым внутрь краем на маленькой кольцеобразной подставке; блюла овальной формы; глубокие миски с высоким гофрированным, вертикальным бортиком с горизонтально налепленными ручками; двуручные кувшинчики; светильники, амфоры местные и привозные, кухонная посуда, обломки лютериев и др.

Культурный слой IV—V вв. н. э. содержит также краснолаковую керамику, но совершенно иных форм. Особенно распространены миски больших размеров с слегка расходящимися кверху стенками и с плоским дном и круглые тарелки, горизонтальные края которых часто украшены рифленым волнистым орнаментом; миски с округ-ленными стенками и скошенным кнаружи бортиком, украшенным насечками; дно сосудов часто украшено изображением крестиков или вдавленными изображениями фантастических животных; амфоры разных типов (особенно характерны амфоры красноглиняные с бороздчатыми стенками, .с высоким, слегка суживающимся кверху горлом и распластанным венчиком), обломки кухонной посуды и др.

Особо следует отметить находку стеклянного шлака. Остатки стеклянных изделий, шлак и стеклянные капельки, найденные вместе с углем и золой, дают основание предполагать здесь наличие стеклодувной мастерской, по-видимому, небольшого масштаба.

Раскопками в западной части городища удалось выявить контуры грандиозного здания. Выяснилось, что комплекс сооружений опоясывается довольно мощной стеной, которая, возможно, представляла собой внутреннюю систему укрепления. Здесь открыты постройки различных видов и назначений: в западной части раскопано трехкомнатное помещение типа казармы; в восточной части — контуры дома, пол которого выложен кирпичом и каменными плитами.

[213]

Описанные выше памятники свидетельствуют о том, что культура городов античной Абхазии стояла на весьма высоком для того времени уровне. В ней ярко выступает традиционная генетическая связь с более ранней местной культурой. Данное обстоятельство, как и другие элементы общеантичной культуры, указывает на то, что в рассматриваемый период определенная часть городского населения представляла собой эллинизированных выходцев из коренных жителей края 139.

-----

139. Трапш, Раскопки древнего Севастополиса, стр. 246—247.

Яркое представление о быте сельского внутренних районов Абхазии населения дают результаты археологических раскопок цебельдинских могильников 140. Вскрытый погребальный инвентарь состоит из посуды, оружия, бытовых вещей, предметов украшения и одежды, скульптурных фигурок, монет и т. д.

Посуда представлена глиняными и стеклянными сосудами и одним бронзовым кувшином. Глиняная посуда, в основном гончарная, состоит из кувшинов, горшков, амфор, мисок и тарелок (рис. XVI).

Красноглиняные кувшины украшены различными видами орнамента.

Типы кувшинов не имеют аналогии с посудой, известной в археологической литературе. Они характерны пока только для культуры цебельдинских некрополей  141.

Горшки буро-красного обжига, приближающиеся к баночной форме, имеют слегка, отогнутый наружу бортик и плоское дно. Сделаны они из грубой, плохо промешанной глины, с примесью песка. Амфоры — красноглиняные, остродонные, с узким перехватом в средней части тулова, двумя двужгутовыми ручками, низким горлом, они часто украшены орнаментом. Миски — красноглиняные, преимущественно с легким кольцеобразным поддоном, Косыми и вогнутыми стенками, широким верхним открытым краем. Тарелки кремового обжига, с легким кольцеобразным поддоном, изогнутой стенкой и с косо отходящей в сторону закрайной; сделаны из хорошо отмученной тонкой глины без примеси песка, с мелкими блестками слюды.

-----

140. Трапш, Некоторые итоги раскопок, стр. 262—272.
141. Бердзенишвили, Позднеантичная керамика, стр. 108.

[214]

Рис. XVI. Посуда из цебельдинских погребений:
1, 2, 4 — красноглиняные кувшины; 3 — стеклянный конический кубок; 5 — бронзовый кувшин

Рассмотренная выше керамическая посуда, за исключением тарелок, является продуктом местного производства.- Тарелки, судя по глине, надо полагать, привозные. Центр производства их пока не установлен.

Стеклянная посуда в основном желто-зеленого цвета. Она представлена флаконами, стаканами и кубками. Флаконы имеют шарообразное тулово; стаканы цилиндрической формы (среди них несколько экземпляров с

[215]

Рис. XVII. Железное оружие из цебельдинских погребений:
1 — двулезвийный меч: 2 — втульчатый наконечник копья; 3 — наконечник стрелы; 4 — топор; 5 — умбон для щита

синими глазками). Кубки конической и полусферической форм, часть из них со шлифованным орнаментом, состоящим из крестиков, овалов, спиралей, елочных поясков и т. д.

Посуда эта происходит, как видно, из Восточного Средиземноморья и характерна для позднеантичной эпохи -  Ill—IV вв.

[216]

Рис. XVIII. Бытовые предметы из цебельдинских погребений:
1 — Г-образные железные псалии; 2 — пружинные ножницы

Упомянутые выше бронзовые кувшины имеют высокую узкую горловину, вытянутое, расширяющееся кверху тулово и слегка выпуклое дно. Горловина сосуда снабжена колпачком с петлей на бронзовой цепочке.

Оружие, представленное в большом количестве в цебельдинских некрополях, состоит из двулезвийных и однолезвийных мечей, кинжалов, своеобразных топоров, разнотипных втульчатых наконечников копий, черешковых наконечников стрел и умбонов от щитов (один с позолотой). Последние на территории Абхазии найдены впервые (рис. XVII).

Из перечисленных видов оружия характерными для культуры цебельдинских некрополей являются пока топоры с довольно длинной трубчатой проушиной, со свисающей бородкой. Они изготовлялись в Абхазии, видимо, в первые века нашей эры на местной основе. Значительно позднее эти топоры становятся более легкими и применяются в качестве плотничных орудий. Вызывает интерес тот факт, что такие топоры употреблялись в Абхазии вплоть до XIX в.

Бытовые предметы представлены удилами, пружинными ножницами, двузубой вилой, ножами, оселками (рис. XVIII). Двузубые вилы с петельчатым осно-

[217]

ванием сделаны из раскрученного круглого в сечении прута, длиной 54 см, диаметром сечения 8—10 мм. Зубы вилы — четырехгранные, с заостренными концами. Основное назначение этих вил, по-видимому, хозяйственное.

Предметы украшения и одежды составляют значительную часть погребального инвентаря цебельдинских некрополей и встречаются главным образом в женских погребениях. Пряжки сделаны из бронзы, серебра, сердолика, горного хрусталя, янтаря, гишера, стекла. Это шейные гривны, фибулы, браслеты, серьги, бусы и т. д.

Шейные гривны из закрученной бронзовой проволоки с петлей и крючковидной застежкой на концах имеют глубокую местную традицию.

Фибулы —- односоставные и двусоставные. Односоставные фибулы принадлежат к двум различным типам. К первому относятся фибулы колхидско-кобанской формы, с крутой дужкой, приемником, одним витком у зарождения дуги. Ко второму типу принадлежат фибулы с подвесным приемником, с четырехвитковой пружиной и сравнительно крутой дужкой. Односоставные фибулы относятся, видимо, к концу I в. до и. э.

Двусоставные фибулы бронзовые и серебряные, со-стоят из дужки с подвесным приемником и иглы (тетивы) с четырехвитковой пружиной, соединенных между собой шарниром. Фибулы украшались иногда разноцветными геометрической формы стекляшками и сердоликами в оправах, припаянных к средней части дуги. Фибулы эти имеют преимущественно лучковую форму и принадлежат к двум различным группам. Двусоставные фибулы первой группы имеют сходство с аналогичными крымскими фибулами, датируемыми I—III вв. н. э.

Фибулы второй группы в основном пластинчатые с крестовидной по середине дужкой. Эта группа фибул, видимо, характерна для раннехристианского времени — IV—V вв. н. э.

Браслеты, найденные только в женских погребениях цебельдинских некрополей, изготовлены в основном из круглой в сечении бронзовой проволоки. Аналогичные украшения встречаются на территории Восточной Европы (Северный Кавказ, Крым, Украина и др.). Они характерны для I — V вв. н. э.

[218]

Серьги—серебряные, круглопроволочные, в основном однотипны, в виде колец овальной формы, с петлей и крючковидной застежкой на концах.

Бусы многочисленны, довольно разнообразны по материалу, величине и форме. По материалу они относятся к сердоликовым, хрустальным, янтарным, гишеровым и стеклянным. Бусы из всех погребений цебельдинских некрополей характерны для позднеантичной эпохи — II—VBB. Н. Э. Стеклянные бусы, видимо, восточного происхождения: из Египта, Сирии, Финикии. Проникали они в Абхазию в результате торгово-экономических связей местного населения с античными городами черноморского побережья Кавказа и Северного Причерноморья, а также со Средиземноморьем. Янтарные бусы указывают, по всей вероятности, на древние связи с территорией нынешней Украины, где за последние годы в ряде мест бассейна р. Днепра обнаружены месторождения янтаря. Что касается бус из горного хрусталя, гишера и части сердоликовых бус, то все они местного происхождения.

Пряжки в цебельдинских некрополях представлены в большом количестве как в мужских, так и женских погребениях; они различных форм и размеров, делались преимущественно из бронзы, реже из серебра, а в отдельных случаях из железа.

Таким образом, материалы цебельдинских раскопок свидетельствуют о высоком уровне развития культуры сельского населения Абхазии той эпохи. Вместе с тем она имела глубокие местные корни. В территориальном отношении памятники этой культуры не являются изолированными и встречаются в других районах края. Так, керамическая посуда и предметы вооружения типа цебельдинских в последние годы были обнаружены в с. Мерхеули и в ряде пунктов Очамчирского района.

В заключение следует подчеркнуть, что материалы раскопок в Цебельде отличаются рядом своеобразных черт как в области материальной, так и духовной культуры, что, по мнению М. М. Трапша, позволяет ставить вопрос о выделении в Западном Закавказье особой археологической культуры под названием «цебельдинской» 142.

-------

142. Трапш, О некоторых итогах археологических исследований, стр. 273—274.

[219]

В процессе археологических раскопок в различных районах Абхазии были обнаружены всевозможные предметы искусства, которые также наглядно свидетельствуют о высоком художественном вкусе и культурном уровне местного населения позднеантичной эпохи. К их числу относятся произведения скульптуры, предметы украшения, ювелирные изделия, мозаика, орнаментация керамических сосудов и пр.

Интересны бронзовые фигурки, обнаруженные в Пицунде 143. Одна скульптурка представляет собой изображение древнегреческого божества Дионисия в сидячей позе, нагого. Как видно, она составляла часть композиционной группы. Еще более интересна другая небольшая фигурка стоящего босого человека. Условно ее назвали «рыбак». Человек одет в короткое, выше колен, платье; в правой руке он держит круглую корзину, а левая лежит на каком-то предмете, перекинутом через плечо. Голову фигурки венчает длинный рог. Эта скульптурка имеет, несомненно, большую художественную ценность и представляет собой редкий образец искусства малых форм.

Культурный слой, в котором были обнаружены описанные произведения, датируется II—III вв. н. э.

К тому же времени относится найденная в Сухуми терракотовая человеческая статуэтка с лентовидной налепной полоской через правое плечо и круглым предметом на правой руке  144. Из сухумских памятников интересны также глиняные скульптурные изображения головок утки и барана, которые, должно быть, являлись украшениями ручек сосудов. Следует отметить также обломок стенки красноглиняного кувшинчика с рельефным изображением виноградных листьев и гроздьев (в центре), птицы и человеческих фигур с птичьей маской и со щитом (гладиаторы?), а также фрагменты блюд овальной формы с рельефными изображениями сцен охоты, цапли, рака, дельфина, рыбы и др. 145. Кроме того, среди обломков посуды встречаются художественно вы-полненные закраины с рельефной орнаментацией, изображающей других животных и растения — козы, кабаны,

----

143. Рамишвили, Две бронзовые скульптурки, стр. 133—135,

144. Трапш, Раскопки древнего Севастополиса, стр. 247.

145. Апакидзе, Лордкипанидзе, Новые материалы, стр. 220.

 [220]

кипарисы, пальмы и пр. На одном из светильников имеется рельефное изображение трех граций 146.

Большой интерес представляют памятники искусства, обнаруженные в Цебельде  147. Из них в первую очередь укажем на керамическую скульптурную фигуру быка. Фигура полая, длиной 22 см и высотой с рогами 17 см. Между рогами имеется маленькое отверстие в виде горловины сосуда. Скульптура отличается весьма высоким качеством исполнения.

Среди других цебельдинских находок следует отметить также кулон из листового золота с витыми подвесками из тонкой проволоки с нанизанными на нее мелкими светлыми бусами шаровидной формы. Кулон украшен вставным стеклом синего цвета и рельефным орнаментом, состоящим из великолепно исполненных виноградных гроздей и мелкой зерни сферической формы. Он принадлежит к замечательным памятникам искусства, в котором проявилось высокое мастерство художника.

Уникальной находкой из Цебельды является полый нательный крестик, сделанный из тонкого листового золота. Крестик имеет прямоугольные очертания; к нему прикреплена пластинчатая петля для подвешивания на шею со вставленным посередине полупрозрачным стеклом.

Другую уникальную находку представляет литой круглый медальон, сделанный из низкопробного пластинчатого серебра. На нем рельефно изображена женская голова; вокруг лица до висков расположена мелкая зернь. На медальоне имеется греческая надпись религиозного содержания.

Из памятников искусства того времени, обнаруженных в других районах Абхазии, следует указать на замечательный медальон, изготовленный, как видно, из латуни (найден в Гудаута)  148. На лицевой стороне его рельефное изображение человеческой фигуры с поднятыми в уровень головы растопыренными ладонями. На груди фигуры выбит знак креста. Тот же знак в сложной выпукло-орнаментальной форме занимает и оборотную сторону медальона.

-----

146. Трапш, Раскопки древнего Севастополиса, стр. 245.

147. Трапш, Некоторые итоги раскопок, стр. 272—273.

148. Лукин, Материалы, стр. 81.

 [221]

Исключительный интерес представляет собой мозаичный пол из пицундского раннехристианского храма 149. Общая площадь мозаики достигает несколько десятков квадратных метров. Она выполнена в IV—V вв.

Среди мозаик вокруг центрального помоста храма наибольший интерес представляет большая картина, на которой изображен так называемый «фонтан жизни» и по сторонам его жаждущий олень и оленья самка с детенышем.

В юго-западной части храма находится прямоугольная крещальня с мозаичным полом, на котором изображен фонтан с птицами. На белом поле прямоугольника выделяется чаша на высокой ножке. Она наполнена водой, поверхность которой передана голубыми камешками. Из нее поднимается высокий красный с синим контуром ствол, увенчанный еловой шишкой желтого цвета. На бортах чаши друг против друга изображено по одному голубю и еще два голубя размещены рядом с чашей, у ее основания. Фонтан и птицы художественно объединены. На чаше имеется изображение человеческих фигур. Сохранившаяся крайняя фигура (эта часть мозаики сильно повреждена) в левой руке, согнутой в локте и отведенной в сторону, держит какой-то не вполне ясно изображенный предмет. В пицундской мозаике встречаются и другие мотивы, в частности различные виды геометрического орнамента.

Наряду с элементами, связывающими пицундскую мозаику с восточноэллинистическим искусством, она носит яркие черты самобытного творчества. Поэтому Л. А. Мацулевич ставит вопрос о существовании местной школы мастеров мозаики 150.

В заключение рассмотрим некоторые памятники культовой архитектуры, строительство которые связано с первоначальным распространением христианства в позднеантичной Абхазии.

Раскопанный на территории городища Пицунды храм с мозаикой, как отмечалось, является памятником раннехристианских 151  сооружений. Он расположен непосредственно у городской стены, представлял собой большую

-----

149. Мацулевич, Открытие, стр. 146—153.

150. Там же, стр. 149.

151. Апакидзе, Археологические раскопки; Цицишвили, Бичвинтский храм.

[222]

трехнефную базилику с выступающей пятигранной абсидой. Выявленные в процессе раскопок фундаменты десяти мраморных колонн и другие интересные детали указывают на его былое великолепие.

Анализ сохранившихся остатков храма позволяет установить как его ранние формы, так и следы неоднократных переделок и реставраций. От древнейшего сооружения остались лишь отдельные фрагменты основания алтарной части, южной и северной стен, которые дают возможность точно определить направление и план разрушенной до основания первичной постройки. Архитектурные формы базилики, строительная техника и мотивы декоративного убранства позволяют отнести его к концу V — середине VI в. н. э.

В пицундской сосновой роще, у берега моря, была раскопана другая церковь весьма оригинальной архитектуры  152. В плане она представляет собой прямоугольное сооружение с двумя совершенно равными, выдвинутыми абсидами. Церковь имеет шесть входов — по два в южной, западной и северной сторон. Стены в средней части снабжены пилястрами, которые вместе с угловыми опорами образовывали широкие ниши по две в каждой стене. В центре церкви на одной линии с пилястрами стоит прямоугольный мощный столб.

Абсиды церкви правильной круглой формы и имеют снаружи пять фасадных граней. Полы храма представляют обмазку так называемой гидравлической смесью специальной забутовки на затрамбованном грунте. Полы абсид несколько возвышаются над уровнем залов церкви. Стены сложены из известняка, морского конгломерата и из прямого и фасонного кирпича. Они воздвигнуты распространенным в то время способом: пространство между внутренней и внешней кладкой заполнялось забутовкой из известкового раствора.

Описанная церковь отличается не совсем обычной для памятников Грузии и Закавказья архитектурой, но среди памятников Ближнего Востока она имеет близкие параллели с некоторыми раннехристианскими церквами Малой Азии, относящимися к IV — VI вв. н. э.

Рассмотренные памятники искусства представляют значительный научный интерес. В них проявляется отме-

-----

152. Микеладзе, Бичвинтская двухабсидная церковь, стр. 125—131.

[223]

ченная выше характерная черта культуры населения Абхазии того периода, которая выражается в органическом сочетании элементов общеантичной культуры с лучшими культурными традициями коренных жителей края.

В античную эпоху на территории Абхазии сравнительно широкое распространение получил греческий язык. Надо полагать, что местные грамотные люди употребляли греческий в качестве письменного языка. Кроме того, не только местные греки, но и известная часть коренного населения (преимущественно представители знати, купечества) владели в той или иной степени греческим языком и в качестве разговорного. После распространения здесь христианства греческий язык, как видно, становится также языком церковного богослужения.

Одним из веских показателей распространенности греческого языка в Абхазии является то обстоятельство, что в I в. до н. э. на монетах Диоскурии надпись (легенда) чеканилась на греческом языке. Греческий язык оставался в употреблении и в период римского владычества на побережье Абхазии.

Во время раскопок древней сторожевой башни в северной части Сухуми были найдены бытовые предметы и римские монеты II в. н. э. На одном из глиняных светильников оказалась греческая надпись: «Давай поклоняйся владыке Гермесу-Меркурию ради спасения» 153. Наличие такой надписи на бытовом предмете местного производства, несомненно, указывает на то, что известная часть городского населения продолжала в тот период пользоваться греческим языком и письменностью.

Греческие надписи сохранились и на пицундской позднеантичной мозаике. Так, на мозаике, покрывающей площадку помоста в храме, изображен крупный медальон, который содержит монограмму, сочетающую в себе греческие начальные буквы имени Христа: «X» и «Р», а затем надпись: «Я есьме альфа и омега, начало и конец, говорит господь». Это известное место из «Апокалипсиса Иоанна» встречается на стенах храмов и предметах церковной утвари еще с первых веков нашей эры в связи с распространением христианства  154. 

-----

153. Каухчишвили, Греческая надпись, стр. 228.

154. Каухчишвили, Греческая надпись бичвинтской мозаики, стр. 73.

[224]

На той же мозаике сохранилась другая весьма интересная греческая надпись. Эта надпись является ктиторской (посвятительной). Содержание ее таково: «В моление за Орела и за весь его дом». Надо полагать, что упоминаемый здесь Орел настлал мозаичный пол или, возможно, построил самый храм. Т. С. Каухчишвили датирует надпись VI—VII вв.  155, но Л. А. Мацулевич считает возможным отнести ее, как и соответствующую часть мозаики, даже к IV в. 156.

Греческую надпись религиозного содержания имеет и упомянутый выше серебряный медальон из Цебельды. Надпись эта гласит: «Единый бог, помогающий приносящим» 157.

После утверждения римского господства некоторое распространение, видимо, получил в Абхазии и латинский язык. До нас дошли некоторые его памятники из Себастополиса и Питиунта.

В 1896 г. при постройке сухумской набережной был обнаружен фрагмент каменной плиты с латинской надписью, сохранившаяся часть которой имеет следующий вид:

1 строкаHadr...

2 строкаper F1.A...

3 строка leg...

Содержание надписи не трудно понять в связи с упомянутой выше командировкой Флавия Арриана, направленного императором Адрианом для осмотра гарнизонов по южному и восточному побережью Черного моря. Согласно докладу Арриана, им были осмотрены римские крепости в Трапезуйте, Апсаре, Фазисе и Себастополисе, причем кроме осмотра местами делался ремонт укреплений и производилась установка надписей, как, напри-мер, в Трапезунте. Найденная в Сухуми надпись содержит в верхней строке часть имени императора Адриана, во второй — указание на акт, произведенный через Флавия Арриана, и, наконец, в последней строке—или титул (legfatus] — легат) или принадлежность упомянутого в средней строке лица какому-нибудь легиону (leg[ionis])  158.

------

155. Каухчишвили, Тезисы, стр. 35.

156. Мацулевич, Открытие, стр. 149.

157. Трапш, Некоторые итоги раскопок, стр. 273.

158. Куфтин, Материалы, стр. 124—126.

[225]

Другой фрагмент латинской надписи на обломке керамической плиты был обнаружен в Пицунде. Сохранившиеся буквы leg, как отмечалось выше, представляют» возможно, клеймо римского легиона 159.

Однако латинский язык, как видно, не получил широкого распространения среди населения Абхазии. Во всяком случае масштабы его применения не могут сравниться с распространенностью греческого языка. Основная же масса населения оставалась неграмотной.

----

159. Лордкипанидзе, Предварительный отчет, стр. 105—106.

[226]

В позднеантичную эпоху среди коренного населения Абхазии по-прежнему бытовали языческие религиозные верования. Определенное указание на это сохранилось в ряде археологических памятников. В этой связи представляет интерес найденная в Сухуми терракотовая статуэтка человека, которая; по-видимому, была связана с каким-то местным божеством 160. Культовое назначение, несомненно, имела и скульптурная фигурка быка из Цебельды. Владелец ее, видимо, выполнял особую общественную функцию, связанную с совершением определенного религиозного обряда 161».

Заслуживает внимания тот факт, что языческая религиозная символика нашла свое отражение в отдельных элементах орнамента керамических изделий. Так, например, спиральные мотивы или кружки из точек отражали культ луны. Религиозное назначение имел также и волнистый орнамент  162.

Интересно отметить, что даже в мотивах знаменитой пицундской мозаики (в которых ведущее место занимала христианская символика) нашли место элементы дохристианских верований местного населения. Так, на одном из участков мозаики имеется изображение коровы с теленком, совершенно неизвестное в аналогичных памятниках. В то же время почитание коров в живом быту Грузии, в частности в Абхазии, общеизвестно. «Изображение коровы с теленком в питиунтской мозаике не единственный и не ограниченный пример в грузинском искусстве»  163. 

----

159. Лордкипанидзе, Предварительный отчет, стр. 105—106.

160. Трапш, Раскопки древнего Севастополиса, стр. 247.

161. Трапш, Некоторые итоги раскопок, стр. 272.

162. Бердзенишвили, Позднеантичная керамика, стр. 97, 102—105.

163. Мацулевич, Открытие, стр. 149.

[226]

Вместе с тем надо отметить, что в рассматриваемую эпоху на территории Абхазии получили известное распространение и религиозные верования греко-римского происхождения, причем некоторые из них, надо полагать, проникли в какой-то мере и в местную среду. На это указывает, например, оригинальная скульптурка божества виноделия Дионисия-Вакха, обнаруженная в Пицундском городище. Об этом же говорит, с одной стороны, семантика скульптурной фигурки «рыбака», которая имеет некоторые признаки местного культа, характерного для древнекавказского языческого пантеона, а с другой — отдельные элементы римских религиозных воззрений. В данном памятнике, возможно, отразилось слияние определенных черт как иноземных, так и местных религиозных представлений 164.

К концу античной эпохи на черноморское побережье Кавказа, в том числе и на территорию Абхазии, сравнительно быстро проникает христианская религия. Уже к первой четверти IV в. одним из главных центров христианства на Кавказе становится Питиунт. Здесь учреждается епископская кафедра. Возглавлявший ее епископ Стратофил был участником первого вселенского собора в Никее (325 г.). Как замечает Л. А. Мацулевич, «христианство не ограничивалось в нем (Питиунте. — 3. А.) замкнутой средой гарнизона. Оно не могло не получить более широкого распространения среди местного населения города и тяготевшей к нему округи. В противном случае здесь не была бы учреждена епархия» 165.

Действительно, определенные элементы местного населения уже тогда исповедовали христианство. Не случайно, что позднейшие церковные легенды первоначальное распространение христианства на Западном Кавказе, в том числе и в Абхазии, приписывали «апостолам» Андрею Первозванному и Симону Кананиту. Эти легенды также свидетельствуют о раннем проникновении христианства на побережье Кавказа.

Не позднее IV в. христианство проникает и во внутренние районы Абхазии. Представляет интерес тот факт, что на определенной части инвентаря цебельдинских некрополей изображены прямоугольные раннехристианские

----

164 Рамишвили, Две бронзовые скульптурка, стр. 135.

165 Мацулевич, Открытие, стр. 146—147.

 [227]

крестики  166. Так, на некоторых керамических сосудах встречаются крестообразно расположенные кружочки под прямым углом в раннехристианском стиле. Некоторые стеклянные кубки имеют шлифованный орнамент, на котором изображены раннехристианские крестики.

О времени распространения христианства в данном районе в некоторой степени говорит надпись на цебельдинском медальоне («Единый бог, помогающий приносящим»), Она имеет ближайшие аналогии в христианских памятниках Сирии (в Антиохии), относящихся к IV в.: «Единый бог, помогающий боящимся его» и «Единый бог, помогающий всем любящим его». Первая из приведенных надписей датируется 347 г., а вторая — 398 г.  167. По-видимому, к этому же времени относится и цебельдинский медальон. Приблизительно IV в. н. э. датируется и золотой нашейный крестик из Цебельды  168.

О широком к тому времени распространении христианства свидетельствуют погребальные обряды цебельдинских некрополей. Эти обряды принадлежат к двум различным типам. К первому типу относятся могильные ямы удлиненной четырехугольной формы, в которые покойника клали на спине в вытянутом положении с ориентацией головы на северо-запад или юго-запад, со сложенными на груди руками. Такое трупоположение вполне отвечает христианскому обряду погребения 169. Первый тип захоронения составлял в количественном отношении примерно 85—95% общего числа погребений. Ко второму типу захоронения относится обряд трупосожжения, совершавшегося вместе с предметами украшения за пределами могильников. Прах покойников помещали в урнах, которыми служили большие красноглиняные пифосы и кувшины с двумя петлевидными ручками.

Поскольку определенной закономерности в размещении разнотипных погребений не прослеживается и они располагаются вперемежку, то это позволяет говорить об их сосуществовании в один и тот же исторический отрезок времени. Это обстоятельство наряду с однотипностью погребального инвентаря дает основание пола-

------

166. Трапш, Некоторые итоги, стр. 272.

167. Там же, стр. 273.

168. Там же, стр. 272.

169. Трапш, О некоторых итогах археологических исследований, стр. 187.

 [228]

гать, что в то время древнее население, оставившее цебельдинские некрополи, принадлежало в основном к одной этнической группе 170.

Следовательно, мы можем в данном случае говорить не об этнических различиях, а о различии в вероисповедании. Как вытекает из соотношения типов захоронения, христиане составляли подавляющее большинство.

В свете изложенных выше материалов становится понятным указание Прокопия Кесарийского о том, что христианство проникло в Абхазию задолго до того, как оно было объявлено здесь официальной религией. Говоря об апсилах, он сообщает, что они «с давних времен уже христиане».

Тем не менее масштабы распространения христианства в Абхазии того периода нельзя преувеличивать. Тот же Прокопий, касаясь религиозных верований абазгов, отмечает наличие у них дохристианских воззрений. Он пишет: «Эти варвары еще в мое время почитали рощи и деревья. По своей варварской простоте они полагали, что деревья являются богами»  171. Это свидетельствует о том, что, несмотря на проникновение христианства в среду коренного населения Абхазии, пережитки дохристианских верований сохранялись в ней в значительной степени. Данная черта являлась отличительной особенностью религиозного мировоззрения абхазов и в последующую эпоху.

Однако самый факт распространения христианства в Абхазии (как на побережье, так и в особенности во внутренних районах края) имел важное историческое значение. Он свидетельствует, что в тот период (IV — V вв.) господствующие классы уже нуждались в новых, более сильных средствах идеологического воздействия на народные массы. Христианство, несомненно, способствовало утверждению феодальных отношений, которые в тех исторических условиях играли прогрессивную роль.

------

170. Трапш, Некоторые итоги раскопок, стр. 259—262.

171. Прокопий, Война с готами, стр. 380.

[229]