При попытке сравнить основные компоненты материальной культуры древней Цебельды с материальной культурой соседних территорий того же времени прежде всего бросается в глаза глубокая самобытность цебельдинских керамических изделий. Как известно, керамика у оседлых народов в родовом обществе — наиболее стойкий показатель этнической преемственности и, наоборот, сдвиг в эволюции керамических форм на данной территории дает повод предполагать инородные этнические вторжения, смену этноса. Конечно, прежде чем делать такие выводы, необходимо учесть и другие данные, связанные как с судьбой всех остальных компонентов местной материальной культуры, так и с антропологией, погребальными обрядами и т. д.

В литературе довольно прочно утвердился тезис, согласно которому апсилы пришли в Кодорское ущелье с [134] юго-востока в I—II вв. н. э. и, ассимилировав местное население (кораксов и др.), положили начало памятникам цебельдинской культуры [32, 17; 46, 383; 21, 141]. Выше были очерчены границы распространения памятников цебельдинской культуры в III—VII вв. Изучение синхронных памятников северо-западной Абхазии (исторической Абазгии) позволяет со всей определенностью говорить, что граница между апсилами и абазгами проходила к западу от Эшеры — в районе Нового Афона [8, 10-11; 20, 26]. Вместе с тем юго-восточная граница распространения памятников цебельдинской культуры теряется в глубине Колхиды, во всяком случае в тот период, когда там функционировали могильники I—III вв. типа Чхороцку. В свое время Н. В. Хоштария высказала мнение, что эти могильники принадлежали апсилам [59, 22; 60]. Теперь, когда удалось выяснить, что собой представляет материальная культура апсилов, точка зрения Н. В. Хоштария приобрела совершенно реальную основу: все керамические изделия Чхороцку (вазочки, горшки и др.) находят свои аналогии в Цебельде. Обращает на себя внимание и идентичность чхороцкувских фибул, браслетов, наконечников копий и мечей ранним цебельдинским. Общим является также обряд кремации.

Одновременно в материальной культуре Цебельды II—VII вв. выявлен ряд черт, связывающих ее с культурой Центральной и Северной Колхиды более раннего времени. Преемственность отмечена в профилях венчиков у пифосов, в форме одноручных кувшинов с воронкообразным венчиком и одноручных горшочков-кружек, в орнаментации крестовидным штампом по тулову, многорядной волной по верхней и боковой поверхности венчика, штампованными кружочками по верхней плоскости края мисок и т. д. [39, рис. 25; 4, табл. 19, рис. 1; 21, 6; 22, 7, 9; 23, 1; 26, 1, 4; 35, 1-6, 13, 67]. Аналогичная преемственность прослежена на ряде цебельдинских гривен, фибул, браслетов, подвесок, топоров, цалд и других металлических изделий.

Все эти данные подтверждают вывод о прямой этнокультурной преемственности апсилов II—VII вв. с населением Колхиды эллинистического периода и начала новой эры.

Вместе с тем в нашем распоряжении появились факты, [135]

Рис. 50. Таблица сопоставлений характерных черт памятников: Центральной Колхиды VII—I вв. до н. э.: (1-26), Чхороцку II—III вв. н. э. (55-60) с соответствующим материалом из Цебельды II—VII вв. (27-54, 61-66)

доказывающие непрерывность существования цебельдинских поселений по крайней мере с III—II вв. до н. э. Таково уже отмечавшееся в литературе присутствие слоя I-го тысячелетия до н. э. на отдельных местных позднеантичных поселениях [21]. Об этом свидетельствует и недавно обнаруженное на Цибилиумском могильнике богатое женское захоронение, инвентарь которого включал две серебряные серьги, три бронзовых браслета, бронзовые обоймочки, цепочки, пронизи, спирали и более 500 бус из стекла с золотистой и серебристой прокладкой (синих, зеленых, темно-медовых, [136] бесцветных, а также из желтой и белой пасты), янтарь и другие изделия конца III—II вв. до н. э. Кувшин из этого погребения тесно связан с соответствующими изделиями эллинистического периода на побережье, с которыми обычно сопоставляют ранний тип цебельдинской позднеантичной керамики [61, 188].

Таким образом, в вопросе о происхождении цебельдинской культуры намечаются две точки зрения. Во-первых, имеются все основания говорить об автохтонности населения исторической Цебельды. Во-вторых, устанавливается серия устойчивых признаков, свидетельствующих о прямой преемственности между цебельдинской позднеантичной и колхидской эллинистической культурами. Как та, так и другая линия связей пока скудно аргументированы, но иных возможностей решения уже, по-видимому, не найти.

Как же исторически должны быть осмыслены эти факты? Ведь согласно имеющимся данным, в III—VII вв. вся Центральная Колхида была занята картвельскими племенами лазов. Оказывается, однако, что письменные источники могут дать ответ на этот вопрос. Во-первых, любопытен давно поднятый исследователями факт сходства названия «апсилы» с «абешла» — племенами, упоминаемыми ассирийскими источниками в Северо-Восточной Анатолии еще во второй половине 2-го тысячелетия до н. э. [46, 77, 120]. В культурном отношении эти «абешла» могут быть сопоставлены с носителями южного варианта колхидской позднебронзовой культуры между Чорохом и Орду, на территории современной Северо-Восточной Турции. Затем на протяжении всего 1-го тысячелетия до н. э. и позже на этой территории были распространены названия с соответствующей корневой основой (пс) — Арипса, Апсар, Апсирт, Акампсис и т. д.

Согласно более поздним, уже греко-римским источникам (Аристотель, Гераклит Лемб, Помпоний Мела) вся территория Центральной и Северной Колхиды в VI в до н. э. была заселена племенами гениохов — на их земле были основаны греками города Фасис и Диоскуриада [41, 218, 820]. Согласно Геродоту, колхи в V в до н. э. проживали южнее Фасиса, а к северу от него распространялись «соседи колхов», т. е. гениохийские племена [40, 67, 73]. Гиппократ и Ксенофонт [V, 6, 36] со всей

Рис. 51. Инвентарь погребения III—II вв. до и. э. из Цибилиумского могильника: 1 — верхняя часть кувшина, 2, 3 — серебряные серьги, 4-6 — бронзовые браслеты, 7-9 — бронзовые обоймочки, 10-15 — обрывки бронзовой цепочки, 16 — бронзовая спираль, 17 — бронзовые пронизи, 18 — пастовая желто-сине-зеленая буса, 19 — бесцветная стеклянная буса, 20 — янтарная буса, 21 — буса из белой пасты, 22 — бусы из желтой пасты, 23 — бусы из зеленого стекла, 24 — бусы из синего стекла, 25 — бусы из темно-медового стекла, 26 — бусы с серебристой прокладкой, 27 — бусы с золотистой прокладкой.

[137] определенностью говорят о том, что Центральную Колхиду в V в. до н. э. занимали не колхи, а фасиане (судя по всему, одно из названий гениохов Центральной Колхиды), тогда как колхи в это время проживали в районе восточнее Трапезунда [41, 111, 427].

В последних веках до н. э. население Центральной Колхиды в источниках обычно обозначается уже как «колхи», однако, по справедливому замечанию академика Г. А. Меликишвили, «перемещение... древней (мифической) Колхиды на р. Риони является, несомненно, продуктом позднего осмысления...» [46, 218], т. е. механического перенесения названия «колхи» греческих источников, следующих ионийской традиции, на население Центральной Колхиды, что вовсе не отражало истинной этнической картины, сложившейся в этом районе.

Рис. 52. Схемы этнической ситуации в Колхиде: в VI в. до н. э. (1), на рубеже н. э. (2) и в VI в. н. э. (3).

Собственно апсилы впервые упоминаются в I в. н. э. Плинием Секундой, локализующим их в районе Себастополиса [41, 858]. Более точные сведения дает автор II в. н. э. Флавий Арриан, согласно которому они проживали на побережье Колхиды, между лазами и абазгами, юго-восточнее Себастополиса [41, 396]. Лазы же на рубеже новой эры, согласно достаточно определенным данным Плиния Секунда, находились еще в устье Апсары (современная река Чорох) [41, 856], т. е. вне пределов Центральной Колхиды. Лишь в течение [139] I—II вв. лазы постепенно занимают эту территорию и к концу II в. выходят к Ингуру. Этому способствовало полное опустошение Центральной Колхиды, начавшееся в период войны Митридата с Помпеем и продолжавшееся в результате интенсивных смут и различных вторжений до I—II вв. н. э., когда римляне окончательно закрепились в Восточном Причерноморье.

Вышеприведенное свидетельство древних авторов об гениохийской этнической общности Центральной и Северной Колхиды, подтверждаемое полной общностью материальной культуры на всей этой территории в сочетании с фактами культурной преемственности между населением Центральной и Северной Колхиды эллинистического периода и носителями цебельдинской культуры, позволяет усматривать непосредственное родство фасиан и апсилов. Кроме того, оба эти названия имеют одну общую основу (пас — апс). Грузинское оформление этнонима «апсилы» (этнический суффикс -ел) свидетельствует о проникновении этого названия в римско-византийские источники через картвельскую (лазскую) среду, когда на рубеже новой эры лазы пришли в непосредственный контакт с фасианами и передали их самоназвание, звучащее близко к современному самоназванию абхазов «апсуа», как «апсилы». Таким образом, в носителях цебельдинской культуры скорее всего следует видеть северо-западную ветвь центральноколхидских гениохов — фасианов — апсилов, имеющую местные корни и одновременно обогащенную в I—II вв. за счет родственных переселенцев с юго-востока.

Как отмечалось выше, апсилы упоминались впервые Плинием Секундой и Флавием Аррианом. Последний в своем отчете императору Адриану писал: «...лазы; царем у них Маллас, получивший свою власть от тебя. За лазами следуют апсилы; у них царь Юлиан, получивший царство от твоего отца. С апсилами граничат абаски; у абасков царь Ресмаг; этот тоже получил свою власть от тебя. Рядом с абасками — саниги... в земле которых лежит Севастополь» [41, 396]. Итак, во главе апсилов в 137 г. н. э. стоял «царь» (племенной вождь) с римским именем Юлиан, в отличие от своих соседей [140] получивший власть еще при императоре Траяне (98—117 гг. н. э.). Это говорит о том, что у апсилов сравнительно рано сложилась политическая ориентация на Рим. Не случайно Центральная Апсилия формировалась вдоль Клухорского перевального пути, который интересовал римлян с момента их появления на побережье. С одной стороны, перевал открывал богатые торговые возможности, а с другой — представлял большую опасность со стороны Северного Кавказа, где в это время основное беспокойство римлянам причиняли аланы. Не случайно Флавий Арриан посетил Себастополис непосредственно после войны, которую вел с аланами. В задачу полководца, несомненно, входило изучение возможностей обороны со стороны Клухорского перевала. Именно с этого момента мог начаться интенсивный приток кесарийского серебра на территорию исторической Цебельды, о чем свидетельствует, в частности, герзеульский клад монет, зарытый в конце 60-х годов II в. В то же время в Цебельду проникают фибулы северопричерноморского типа, раковины каури и т. д. Начинается развитие основных форм материальной культуры позднеантичной Цебельды.

Заинтересованность Рима в поддержании добрых отношений с местными племенами, и в первую очередь с Апсилией, несомненно, должна была усилиться после событий середины III в., когда, согласно сообщению византийского историка Зосимы, «скифы (т. е. готы. — Ю. В.) опустошили области до Каппадокии, Питиунта и Эфеса» [41, 707]. Новая фаза добрососедских взаимоотношений древней Цебельды с Себастополисом характеризуется укреплением экономических и культурных связей. В Цебельду поступают амфоры, там распространяются серьги северопричерноморского типа, увеличивается приток бус, кесарийской серебряной монеты и т. д.

Значительное расширение этих связей происходит во второй половине IV в., что было обусловлено вторжением на Северное Причерноморье гуннских племен. Как справедливо отмечают исследователи, «охрана путей через Кавказский хребет (Клухорский и Марухский перевалы) теперь приобрела для Рима особо важное значение и составляла одну из главнейших обязанностей римского гарнизона в Абхазии. В таких условиях, разумеется, римские власти должны были всячески стремиться [141] поддерживать лояльные отношения с местными политическими образованиями» [9, 194]. Именно теперь в Цебельду впервые поступает стеклянная посуда, появляются первые краснолаковые изделия, новые типы фибул и пряжек северопричерноморского облика, а также римские фибулы; еще больше увеличивается приток бус, ввозятся перстни. Щиты получают римское оформление — металлические умбоны. К этому же времени должно быть отнесено зарождение цебельдинской оборонительной системы. Римская кладка, характеризующая ее укрепления, связана в первую очередь с той ролью, которую играли здесь интересы Рима. Ведь главный его форпост на этой линии, Себастополис, получал таким образом надежную защиту со стороны гор.

Следовательно, для развития цебельдинской археологической культуры имело важное значение распространение ее носителей вдоль западнокавказского перевального пути, обеспечившего их тесную политическую и культурную связь с римским миром.

Относительно взаимоотношений древних цебельдинцев с другими соседями данных значительно меньше. Определенные культурные связи прослеживаются с Северным Кавказом. Об этом говорят мечи и ножи сарматского типа и, может быть, кольцевые застежки, попадавшие сюда, по-видимому, через аланов [53, 128]. Нет пока никаких данных о контактах с северо-западными и юго-восточными соседями апсилов — абазгами и лазами. Лишь один кувшин, изготовленный в Цебельде, известен из погребения IV в., разрушенного в Красной Поляне, что указывает на реальные экономические связи Апсилии с населением других горных долин Западного Кавказа.

В ряде работ на основе косвенных указаний византийских авторов VI в. (Прокопий, Менандр и др.) высказывается мысль о том, что в 80—90-х годах IV в. апсилы попали в вассальную зависимость от лазов [29, 315; 46, 125; 7, 7]. При этом полагают также, что экспансия Лазского царства на северо-запад была вызвана ослаблением в это время Римского государства. Последнее вынуждено было якобы «согласиться на подчинение» лазам Апсилии [29, 317]. Однако никаких реальных оснований для такого вывода нет. Об усилении Лазского царства в III—IV вв. римские и византийские источники [142] ничего не сообщают. Наоборот, согласно древнегрузинским источникам (Леонти Мровели), Лазика (Эгриси) мыслилась не как «царство», а как «эриставство», находившееся в III—IV вв. в зависимости от Картлийского царства [34, 57, 65, 70]. К тому же вторая половина IV в. — время бурного подъема цебельдинской культуры, которое было обусловлено документально засвидетельствованным усилением контактов с римским миром через Себастополис, что исключает всякую возможность подчинения Апсилии кому бы то ни было, кроме Византии.

Таковы условия, в которых в течение II—IV вв. складывались основные черты цебельдинской культуры. С одной стороны, могущественный Рим, с другой — волны кочевников. И между ними маленькое образование — Апсилия. В I в. н. э. римский император Нерон выдвинул идею создания цепи таких «буферных» государственных образований для защиты восточных границ империи [37, 85]. Основную роль должны были играть местные, пограничные с Римом оседлые племена. Цебельда может считаться лучшим примером воплощения «плана Нерона», для чего потребовалась не одна сотня лет.

Источники не содержат прямых сведений об Апсилии V в. Археологические данные, напротив, позволяют проследить различные направления экономического и политического развития Апсилии в этот период. По-прежнему наиболее тесные связи историческая Цебельда поддерживала с Себастополисом, а через него — с римско-византийским миром. Местный рынок чутко отзывался на все изменения материальной культуры, характерной для Причерноморья. Через Себастополис в Цебельду продолжает поступать стеклянная и краснолаковая посуда. В местное производство внедряется такая специфическая античная тара, как амфоры, что свидетельствует о дальнейшем вовлечении древних цебельдинцев в общепричерноморскую культуру. О том же говорит античное влияние на форму некоторых кувшинов, широкое распространение прогнутых фибул, пряжек и т. д. На протяжении всего периода через Себастополис поступают различные украшения (медальон с изображением Горгоны, [143] бусы и т. д.), вооружение (щит с позолоченным бронзовым умбоном и др.). В конце периода в Цебельду проникают пряжки с хоботковидными иглами, украшенными на конце резной головкой животного, возникновение которых в Северном Причерноморье датируется 420—450 гг. н. э. Денежное обращение по-прежнему носит римско-византийский характер (силиква Феодосия II и др.).

Определенные связи прослеживаются и с Северным Кавказом, откуда в Цебельду проникают еще на рубеж IV—V вв. трехлопастные черешковые наконечники стрел, характеризовавшие местную культуру в V—VI вв.

По-прежнему почти ничем пока не документирована взаимоотношения с непосредственными соседями апсилов — абазгами и лазами. Отдельные фрагменты цебельдинской керамики на абазгских поселениях в ущелье реки Келасури, а также определенный процент пористой посуды на поселениях Цебельды свидетельствуют, однако, о их внутренних торговых и культурных связях. В взаимоотношениях с Лазикой по сравнению с IV в., по видимому, никаких изменений не произошло. Правда некоторые исследователи допускают возможность вассальной зависимости апсилов от лазов на протяжении всего V в. [6, 7]. Против этого положения говорит ряд древних, прежде всего грузинских, источников, называющих Лазику по-прежнему зависимой от Картлийского царства. Джуаншер сообщает, например, что в V в. граница между Абхазией и Грузией проходила по реке Эгрис-Цкали (Ингур) [35, 146]. Как Джуаншер, так и испанский хронист Хидатиус единогласно свидетельствуют, что в середине V в. византийцы вели успешную войну против лазов, причем византийские войска действовали с территории Абхазии [35, 146]. Эти сведения исключают всякую мысль о том, что Лазика в этот период могла осуществлять протекторат над Апсилией. Последняя была теснейшим образом связана с византийцами, господство которых на побережье в V в. документировано как сведениями Хидатиуса, Фиодорита Кирского и др., так и данными о функционировании Понтийского лимеса [43].

Некоторые авторы допускают также мысль, что во второй половине V в. картлийским царем Вахтангом Горгасалом была включена во владения Картли «восточная [144] часть Абхазии», под которой в этот период можно было подразумевать только Апсилию. В действительности же Вахтанг Горгасал никогда не доходил до пределов Апсилии. Отрывок из «Жизни Грузии», на основании которого могут быть сделаны эти выводы, относится ко времени значительно более позднему, когда под Абхазией («Апхазети») понималась вся Западная Грузия [46, 31]. Согласно этому отрывку, Вахтанг захватил «крепости Апхазети вплоть до Цихе-Годжи», т. е. подошел к Цихе-Годжи не с запада, а с востока.

В V в. в Апсилии были завершены основные работы по возведению укреплений, расширены поселения, вышедшие далеко за пределы крепостных стен, местные керамические мастерские и кузницы стали изготовлять больше продукции, выросло поголовье скота, были освоены новые сельскохозяйственные территории.

В VI в. в связи с событиями тринадцатилетней греко-персидской войны (542—555 гг.) Апсилия выходит на мировую арену, благодаря чему она попадает в поле зрения византийских писателей. Последнее обстоятельство делает этот период ее истории наиболее известным. Материальная культура претерпевает ряд закономерных изменений, дающих необходимое представление о политической и культурной ориентации древней Цебельды, продолжавшей составлять ядро Апсилии.

В первой половине VI в. связи с греко-римским миром сохраняются на прежнем уровне. В Цебельду поступают стеклянная и краснолаковая посуда, украшения (бусы и др.). Середина столетия — время активного участия Апсилии в греко-персидской войне, а также следующий за ней период — характеризуется усилением связей с Византией, документированным появлением в захоронениях древних цебельдинцев бронзовых сосудов, византийских пряжек с плоской перегородчатой инкрустацией, наличием краснолаковых блюд и разнообразных стеклянных сосудов. Погребения воинов отличаются богатством и многочисленностью инвентаря.

На протяжении всей первой половины VI в. и в особенности в период греко-персидской войны древняя Цебельда, судя по данным материальной культуры, была ориентирована на Византию.

Анализ письменных источников подтверждает данные археологии. Византийские историки, тщательно фиксировавшие [145] события войны, неоднократно обращаются к Апсилии, ее крепостям, населению, обычаям. Ниже мы приведем ряд выдержек из древней хроники.

Прокопий Кесарийский так говорил о местоположении Апсилии: «На противоположной стороне берега (залива, куда впадает Фасис. — Ю. В.), принадлежащего уже Европе, находится область апсилиев: они подданные лазов и с давних пор уже христиане... За апсилиями и за вторым краем этого „полумесячного" залива по берегу живут абазгии...» [43, 380].

О событиях 550 г. на территории Апсилии Прокопий сообщает: «Набед (персидский военачальник. — Ю. В.)... встретив в Апсилиях Феодору, жену Опсита (который был дядей Губаза и царем лазов)... взял ее в плен и увел в пределы персов. Эта женщина родом была римлянка...» [3, 400]. Далее апсилы упоминаются в связи с походом византийцев против абазгов. «За пределами апсилиев, при входе в пределы абазгов, есть... очень сильное укрепление... люди, говорящие здесь по-гречески, называют его «Трахеей» — сурово-кремнистым. И вот римское войско пристало к берегу между пределами абазгов и апсилиев» [3, 401].

Затем Прокопий дает справку о событиях 550 г. в самой Цебельде: «Апсилии были издревле подданными лазов. В этой стране есть крепость в высшей степени укрепленная; местные жители называют ее Тзибилой. Один из знатных людей у лазов, по имени Тердет, который носил у этого народа название так называемого „магистра", поссорившись с царем лазов Губазой и став его врагом, тайно вошел в соглашение с персами, что передаст им укрепление. Приведя с этой целью войско персов, он отправился в Апсилию для выполнения этого замысла. Когда они были близко от крепости, Тердет с сопровождавшими его лазами, поехав вперед, оказался в укреплении, так как те, которые сторожили эту крепость, не имели никакого основания не доверять начальнику лазов и поэтому не проявили к нему никакой подозрительности. Таким образом, подошедшее персидское войско Тердет принял в укреплении. Вследствие этого мидяне стали думать о захвате под свою власть не только Лазики, но и Апсилии. Ни римляне, ни лазы, занятые войной вокруг Петры и теснимые войском мидян, не могли послать помощи апсилийцам. У начальника этой крепости [146] была жена родом из Апсилии, очень красивая лицом. В эту женщину внезапно безумно влюбился начальник персидского войска. Сначала он старался соблазнить ее; когда же он увидел, что не имеет успеха, то без всякого колебания он применил насилие. Приведенный этим в яростный гнев, муж этой женщины ночью убил его самого и всех тех, которые вошли с ним в это укрепление, оказавшихся невинной жертвой страсти их начальника, и сам завладел укреплением. Вследствие этого апсилии отпали от колхов, упрекая их в том, что они не захотели оказать им помощи, когда они подвергались насилию со стороны персов. Но Губаз послал к ним тысячу римлян под начальством Иоанна, сына Фомы... многими дружескими речами и обещаниями ему удалось привлечь их на свою сторону без всякого сражения и вновь сделать подданными лазов. Вот чем кончилось дело у апсилиев по поводу крепости Тзибилы» [3, 403].

Последний раз в сочинении Прокопия эти места упомянуты под 553 г.: «После этого персы со всем своим рвением устремились на абазгов. Но римляне, занимавшие гарнизоном Тсибилу, захватили проход, бывший очень узким и окруженный отвесными горами... и при таких обстоятельствах совершенно непроходимый, и остановили дальнейшее продвижение персов. Поэтому, не имея возможности заставить уйти стоящих против него врагов, Мермероес повел назад войско и тотчас же отправился к Археополю с целью его осадить» [3, 432].

После смерти Прокопия Кесарийского летопись событий продолжал Агафий Миринейский. Относительно местоположения соседей апсилов мисимиян Агафий сообщает: «Когда Сотерих (византийский посланник, — Ю. В.) пришел в страну мисимиян, они были подданными царя колхов, так же как апсилийцы. Но язык у них (с колхами. — Ю. В.) разный, так же как и нравы. Живут же они севернее народа апсилиев и несколько восточнее...» [2, 87].

Далее Агафий в связи с событиями 550 г. продолжает: «Весной римские военачальники собрались и решили идти на мисимиян... Итак, это войско с наступлением лета пришло в страну апсилийцев. Когда оно хотело продвинуться дальше, то препятствием ему явился персидский отряд, там собранный. Ибо, узнав о приготовлениях римлян и о том, что они идут на мисимиян, персы, выступив [147] из Иверии и городков, расположенных вокруг Мухирисиса, двинулись на римлян, предупредив их в занятии местности, чтобы оказать там помощь мисимиянам. Поэтому римляне, находясь в укреплениях апсилийцев, старались протянуть время, пока не истечет срок жатвы; идти же в боевом строю против персов и соединенных с ними мисимиян считали неосмотрительным и даже весьма опасным. Итак, каждое войско оставалось на месте; ни одно из них не делало даже попытки продвинуться дальше, но они взаимно наблюдали друг за другом и выжидали, кто двинется первым... Когда наступила зима, персы тотчас же, снявшись с лагерей, отступили снова в Котаисий и Иверию с целью там зимовать, отказавшись тем самым на длительное время от помощи мисимиянам... Римляне же, освободившись от преграждающих путь персов, продолжали свой поход в сторону мисимиян. Когда они дошли до так называемого укрепления Тибелия, отделяющего страну мисимиян от апсилийцев, прибыл Мартын, чтобы принять команду и руководить всем войском... Войско же тем временем продолжало продвигаться вперед... Прежде всего оно решило еще раз испытать настроение мисимиян, не возвратятся ли они добровольно к более благоразумным намерениям, признав своих прежних правителей, не раскаются ли они в совершенных ими преступлениях, сдавшись римлянам без боя и возвратив все деньги, похищенные у Сотериха. Итак, отобрав, насколько это было возможно, самых разумных людей из апсилийцев, римские начальники посылают их в качестве послов. Мисимияне же были далеки от того, чтобы отказаться от своего упорства и новыми деяниями загладить безрассудство старых. Мало того, эти преступные люди, обремененные злодеяниями, находящиеся во власти злого демона и заслуживающие всякого бранного наименования, которое им могло присвоить справедливое негодование, отбросив и нарушив общечеловеческие законы, немедленно убили послов, хотя они были апсилийцами, их соседями, близкими им по образу жизни, хотя они и не знали и не принимали участия в том, в чем те обвиняли одинаково римлян и Сотериха, но желали только сделать дружеский, без всякого упрека совет, могущий принести им выгоду» [2, 116-119].

В последний раз Агафий упоминает апсилов в связи [148] с захватом византийцами поселения под стенами главной крепости мисимиян — Тцахара: «...Пламя поднялось так высоко, что возвестило о происходящем народу апсилийцев и другим, более отдаленным» [2, 122].

Из приведенных отрывков может быть сделай ряд закономерных выводов о характере политической жизни Апсилии в период тринадцатилетней войны.

Со всей определенностью подтверждается тот факт, что Апсилия добровольно предоставляла свою территорию византийцам в качестве плацдарма для борьбы против персов, а также присоединившихся к последним местных племен (абазги, мисимияне). Так, в 550 г. убежище на территории Апсилии пыталась найти Феодора, которая «родом была римлянка». Тогда же со стороны Апсилии византийцы проводили карательную экспедицию против абазгов, когда была опустошена главная крепость последних Трахея. В 553 г. византийский гарнизон, занимавший Цибилиум (Тзибила), воспрепятствовал проникновению персов в Абазгию. В 556 г. в военных операциях против персов и мисимиян византийцы использовали «страну апсилийцев», размещались в «укреплениях апсилийцев» и т. д. Именно апсилы мирили византийцев с местными племенами, в частности с мисимиянами. Союзнические отношения Апсилии с Византией подчеркиваются и в XXXI новелле Юстиниана, написанной после 555 г., где отмечены «апсилы и другие божьей благодатью дружественные нам племена».

Лишь однажды апсилы проявили враждебность, но не против византийцев, а по отношению к лазам, что объясняется прежде всего тем, что персов в Апсилию привел лаз. Зависимость апсилов, как, впрочем, и других древнеабхазских племен, от Лазики, навязчиво, с явным подтекстом подчеркиваемая византийскими авторами, в действительности носила скорее символический характер. Согласно источникам, все эти племена подчинялись Лазике не благодаря ее собственному могуществу, но под нажимом самих византийцев, из политических (обусловленных персидской экспансией в Колхиду) соображений, создававших у лазов иллюзию власти над соседними племенами. В этом отношении показателен тот факт, что лазский царь послал к отпавшим апсилам не лазов, а «римлян», которые «многими дружескими речами и обещаниями» вновь сделали апсилов «подданными [149] лазов», а в Цибилиуме разместился не лазский, а византийский гарнизон. О том, что и в период тринадцатилетней войны Лазика и Апсилия фактически были самостоятельными политическими образованиями, говорит та выдержка из труда Агафия, где сказано, что «мидяне стали думать о захвате под свою власть не только Лазики, но и Апсилии». Так, отмеченный на основе изучения памятников материальной культуры факт усиления апсило-византийских контактов в середине VI в. находит свое подтверждение и в византийских источниках.

Установление ареала памятников цебельдинской культуры позволяет по-новому взглянуть на проблему локализации и этно-культурной принадлежности мисимиян, которые, согласно Агафию, занимали территорию «севернее народа апсилиев и несколько восточнее». Главная крепость апсилов — Цибилиум (Тзибила, Тибелия), — по данным того же автора, находилась на границе между Апсилией и Мисиминией. Согласно этим данным, мисимияне локализовались в Кодорском ущелье. Изученность территории исторической Цебельды позволяет, исходя из основных характеристик, данных Агафием, локализовать Тцахар на месте укрепления на горе Пскал (левобережье Кодера). В этом случае находят детальное соответствие такие сведения Агафия, как подходы, описание вершины, возраст, топография и размер укрепления, топография поселения, расположение источников и описание тропы к ним, протянувшиеся в длину скалы, климатические особенности и т. д. Очень важно то, что Агафий упоминал о зрительной связи с Цибилиумом, единственным из видимых отсюда укреплений апсилов, наблюдавших, согласно византийскому автору, пламя горящего поселения у Тцахара. Поскольку в цебельдинском секторе отсутствует иная возможность локализации Тцахара, а оснований не доверять Агафию нет, напрашивается закономерный вывод о том, что, поскольку Пскальская крепость входит в число основных памятников цебельдинской культуры, речь может идти лишь «о тесной этнокультурной связи мисимиян с апсилами, разрыв между которыми был обусловлен главным образом, вероятно, географическими условиями (ущелье Кодора)» 120, 27]. Последнее замечание полностью согласуется и с сообщением Агафия о том, что апсилы близки мисимиянам «по образу жизни». [150]

Во второй половине VI — первой половине VII в. особых изменений в культурной ориентации древней Цебельды не отмечается. В этот период сюда через византийские рынки на побережье поступают: стеклянная посуда, специфические поясные пряжки с плоской перегородчатой инкрустацией и греческими надписями, серебряные и золотые нательные кресты, разнообразные украшения (в том числе замечательный медальон с изображениями женской головы, цветка и животного, а также брошь-павлин, найденные в комплексах середины VII в.). Многие погребения отличаются богатством инвентаря, причем они по-прежнему сосредоточены главным образом вдоль основной трассы торгового пути и в ближайших к морю пунктах (Шапка, Цибилиум, Лар). О сохраняющейся провизантийской ориентации Апсилии во второй половине VI в. свидетельствует византийский историк Менандр Протиктор. Он, в частности, сообщает, что византийский чиновник Земарх, возвращаясь на родину из Алании, поехал не через Мисиминию, поскольку по соседству с ней находились персидские войска, а направился «Даринским путем», по которому «попал в Апсилию», оставив «мисимийский путь» слева [8, 62]. Тот же автор сообщает и о существовании торгового пути из Средней Азии в Византию через Апсилию [31, 72].

Из других событий политического и культурного значения может быть отмечено вполне возможное участие апсилийских воинов в организованных Византией совместных лазо-абазго-аланских походах: на помощь восставшим против персов армянам — в 572 г. [58, 208] и непосредственно против персов — в 623 г. [8, 81-82].

Инвентарь захоронений древних цебельдинцев, характеризующих вторую половину VII в., свидетельствует о сохранении их культурных связей с византийским миром. Об этом говорят отдельные украшения, предметы одежды, стеклянная посуда, золотые и серебряные монеты и т. д. Вместе с тем отмечаются и новые категории вещей, не находящие прототипов на данной территории и не связанные с византийским импортом. Это характерные «геральдические» детали поясных наборов, которые могли попасть в Цебельду с Северного Кавказа [151] через Аланию. Об усилении контактов с Абазгией свидетельствует серия браслетов с нечетным числом утолщений. Наиболее поздний материал из могильников Цебельды не выходит за пределы VII в. Здесь, по-видимому, пока не найдено ни одного захоронения рубежа VII—VIII вв. Аналогичную картину демонстрирует большинство крепостей и поселений, прекративших свое существование где-то на рубеже VII—VIII вв. Причем отмеченная выше находка головы коня с богатой иноземной уздечкой, засыпанная обломками крепостных стен Цибилиума, а также следы одновременных разрушений в стенах других крепостей древней Цебельды свидетельствуют о насильственном пресечении жизни на основных поселениях цебельдинской культуры.

Наиболее поздние скопления керамики, имеющей апсилийские черты, выявлены в ряде гротов исторической Цебельды (Красная скала, Чацкал и др.), где они датируются, по-видимому, началом — первой половиной VIII в. Переход древних цебельдинцев, только недавно проживавших в городах, к пещерной жизни, несомненно, должен свидетельствовать о каких-то жестоких и страшных событиях.

Как показывает анализ соответствующих письменных источников, основную роль в гибели цебельдинской культуры должно было сыграть нашествие арабов.

Впервые апсилы могли столкнуться с арабами еще вдали от своей родины, когда, согласно арабскому историку IX в. Баладзори, «вспомогательные отряды Аллана, Апхаза, Самандра и Хазар» оказывали поддержку византийцам в сражении на берегах Евфрата в 654 г. [8, 89].

В 697 г. лазы и, по-видимому, абазги восстали против византийцев и пригласили к себе на помощь арабов, которые сразу же заняли своими гарнизонами не только крепости Лазики, но, судя по всему, вторглись и в Апсилию, которую рассчитывали использовать для наступления на Хазарию. Во всяком случае, в самом начале VIII в. (не позже 705—710 гг.) Апсилия оказывает поддержку византийцам в борьбе с арабами в Кодорском ущелье. Как сообщает византийский историк Феофан Хронограф, Юстиниан II «послал (Льва Исавра. — Ю.В.) в Аланию; он дал ему огромную сумму денег и повелел натравить аланов на абазгов». Лев Исавр «через Апсилию» проник к аланам, которые «приняли его с большими [152] почестями, послушались его, вторглись в Абазгию и опустошили эту страну». Назад Лев Исавр, отказавшись воспользоваться «абхазским путем» (в данном случае, вероятии, путь через Санчар — Псху), который ему рекомендовали уже смирившиеся абазги, двинулся снова через Апсилию, где воспользовался помощью скрывавшегося здесь же отряда византийцев и армян, чтобы отбить у арабов «железную крепость» (вероятно, Цибилиум или Тцахар). В этом сражении византийцев поддержали 300 апсилов, которых возглавлял «первейший среди апсилов» Маринэ. После уничтожения арабского гарнизона Лев Исавр «с большим почетом» был принят апсилами и выведен на берег моря, откуда на корабле отправился в Византию [8, 89-92]. Таким образом, и в начале VIII в. апсилы в отличие от своих соседей лазов и абазгов продолжали сохранять традиционную провизантийскую ориентацию. Даже в самых тяжелых условиях они приходили на помощь византийцам.

Вскоре арабы вновь проникли на территорию историческом Цебельды, через которую они дважды, в 723—725 и 729—730 гг., под руководством полководца Джахара-ибн-Абдуллаха вторгались в Аланию и Хазарию [58, 216]. Последнее и, вероятно, самое опустошительное нашествие апсилы пережили, или, правильнее сказать, уже не пережили, в 738 г., когда, согласно Феофану Хронографу, арабские войска под руководством Сулеймана-ибн-Исама вторглись в Апсилию и Мисиминию, взяли штурмом «железную крепость», в которой засел Евстафий, сын «блистательного патрикия» Маринэ. Потерпев поражение под Анакопией, арабы увезли Евстафия с собой и после неудачной попытки обратить его в исламскую веру казнили [8, 93-94].

Как свидетельствуют раннесредневековые памятники Кодорского ущелья (крепости Чхалта, Клыч, ацангуары — жилища пастухов в зоне альпийских лугов и др.), материальная культура местного населения с середины VIII в. принимает полностью абазгский характер. Остатки апсилийского населения не смогли противостоять последовавшей за изгнанием арабов этнической и культурной экспансии абазгов и оказались ими ассимилированными. Так была перевернута одна из самых ярких страниц древней истории Абхазии, да и всего Восточного Причерноморья.