29. Витигис побуждает готов к сражению. Римляне, победившие вначале, в конце концов обращаются в бегство.
29. Такие приготовления были сделаны римлянами для этого сражения. С другой стороны, Витигис вооружил всех готов, не оставив в вооруженных лагерях никого, кроме неспособных к бою. Отрядам Марция он велел оставаться на Нероновом поле, заботясь об охране моста, чтобы враги не [110] напали на них с этой стороны; сам же он, собрав все остальное войско, сказал следующее: «Быть может кому-нибудь из вас покажется, что я боюсь за свою власть и поэтому так ласково отношусь к вам и говорю такие заманчивые речи, призывая вас к храбрости. Их мысли не далеки от того, что свойственно человеческому характеру. Обычно глупые люди к тем, в чьей помощи они нуждаются, проявляют всякую любезность, хотя бы по своему положению эти люди были много ниже их; по отношению же к другим, чья служба им не требуется, они держатся недоступно. Меня же не беспокоит ни потеря жизни, ни лишение власти. Я бы с радостью сегодня же скинул с себя этот пурпур, если бы им мог быть облечен какой-либо муж из племени готов. И конец Теодата я считал самым счастливым потому, что ему пришлось потерять и власть, а вместе и жизнь от руки своих соплеменников. Несчастие, выпадающее на долю какого-нибудь частного человека, если оно не влечет за собою гибель народа, для человека разумного заключает в себе некоторое утешение. Когда же я подумаю о несчастии вандалов и связанном с ним концом Гелимера, передо мной рисуется тяжелая картина, и я вижу уже готов с их детьми рабами, вижу, как ваши жены должны служить игрушкой позорнейшего разврата для жестоких врагов наших, себя и внучку по дочери Теодориха отправленными туда, куда угодно нынешним нашим врагам. Желал бы я, чтобы и вы, боясь да не случится этого, смело шли на этот бой. Да будет так, чтобы вы гибель на месте боя поставили для себя выше, чем спасение после поражения. Единственно, в чем благородные люди видят для себя несчастие, это быть побежденными врагами. Смерть, помимо того, что приходит быстро, делает всегда счастливыми тех, которые раньше не пользовались радостями жизни. Совершенно ясно, что если с такими мыслями вы поведете бой, то очень легко победите врагов, немногочисленных при этом греков или им равных, и тотчас же накажете их за обиды и оскорбления, которые они с самого начала нам нанесли. Ведь мы с гордостью можем сказать, что и доблестью [111], и численностью, и всем остальным превосходим их. Они же проявляют дерзость против нас, окрыленные нашими бедами, и единственной поддержкой им служит то, что они нас по своей глупости недооценивают. Их дерзость питает лишь доставшаяся им незаслуженно прежняя удача».
Обратившись с такими словами ободрения, Витигис стал строить свое войско в боевой порядок; пехоту он поставил в центре, а всадников -на обоих флангах. Свой боевой строй он устанавливал недалеко от укрепленных лагерей; сознательно он его развернул очень близко от своих укреплений с той целью, чтобы, как только начнется бегство врагов, его воины, имея, таким образом, большое пространство для преследования, легко могли бы их захватить и уничтожить. Он надеялся,-если сражение произойдет на равнине вблизи от лагерей,-что враги не смогут оказать сопротивление даже на короткое время; ему это казалось вещью невероятной, так как между войском врагов и его собственным не было никакого соответствия по численности.
С обеих сторон рано утром воины вступили в сражение. Витигис и Велизарий, находясь в тылу, побуждая тех и других, старались внушить им смелость. И вначале успех был на стороне римлян: варвары под ударами их стрел падали в большом числе, но не обращались в бегство. Так как готы стояли в огромном числе, то на место погибших очень легко становились другие, и не чувствовалось никакого урона с их стороны. Римлянам, бывшим в столь незначительном числе, казалось достаточным закончить битву таким успехом, ведь до полудня они вели битву почти у самого лагеря неприятелей, убили многих из противников, поэтому им хотелось вернуться в город, если бы для этого явился какой-нибудь предлог. В этом бою наиболее блестящими бойцами оказались римляне Афенодор, родом исавр, наиболее славный из телохранителей Велизария, Феодорет и Георгии-телохранители Мартина, оба родом каппадокийцы. Они, постоянно выезжая на боевую линию фронта, своими копьями поражали многих из варваров. [112]
Так шли дела в этом месте. На Нероновом поле обе стороны долго стояли друг против друга, а маврусии, делая постоянные налеты и поражая врагов дротиками, причинили готам много неприятностей. Выступать против них готы никак не решались, боясь недалеко стоящего отряда, состоящего из римских плебеев; они считали их воинами и думали, что они, готовя им какое-либо коварное нападение, стоят сейчас спокойно, с тем, чтобы зайдя им в тыл и напав с двух сторон, всех их перебить. День приближался уже к полудню, когда римское войско делает внезапно натиск на врагов, а готы сверх ожидания обращаются в бегство, пораженные таким внезапным действием. У них не хватило мужества бежать в укрепленный лагерь, но, бросившись к находящимся здесь холмам, они на них остановились. Римлян было много, но не все были воинами, большинство было простой толпой, вышедшей с голыми руками. Так как главный начальник был на другой стороне, то многие из матросов и обслуживающих рабов, желая принять участие в этой битве, соединились с войском, бывшим на этой стороне. Своей численностью они испугали, как было сказано, варваров и заставили их бежать, но своей недисциплинированностью они испортили дело римлян. Благодаря этой примеси воины пришли в полный беспорядок, и хотя Валентин не раз давал им точные и настойчивые приказания, они не стали слушать его увещаний. Поэтому они не убили никого из бегущих, не пожелав их преследовать, но позволили им спокойно и безопасно остановиться на холмах и смотреть на то, что происходило дальше. Им даже не пришло на ум разрушить находящийся здесь мост, для того чтобы в дальнейшем город не подвергался осаде со стороны варваров с двух сторон, так как тогда варвары не могли бы уже стоять лагерем по ту сторону Тибра. Не перешли они и по мосту, чтобы напасть с тыла на врагов, которые там сражались с Велизарием. Если бы это было сделано, то, я думаю, готы, несмотря на всю свою силу, тотчас же обратились бы в стремительное бегство, как только кто мог. Теперь же они, овладев лагерем врагов, [113] приступили к грабежу бывших там ценностей и стали тащить оттуда много серебряной посуды и других ценных вещей. Некоторое время варвары смотрели спокойно на то, что творится, и оставались на месте. Но в конце концов, придя в себя, они, единодушно охваченные сильным гневом, с громким криком устремились на врагов.
Захватив людей, которые без всякого порядка грабили их имущество, они многих убили, а остальных заставили стремительно бежать. Те же из них, которые были захвачены в лагере, но не убиты, сбросив с плеч забранные ими драгоценности, были рады, что им удалось бежать.
В то время как это происходило на Нероновом поле, другое войско варваров, находившееся вблизи от своего укрепленного лагеря, прикрывшись щитами, стало сильно напирать на противников; они убили многих воинов, а еще больше коней. Когда многие из римлян, получивших раны, или потерявших своих коней, должны были покинуть строй, то в их войске, и прежде бывшем небольшим, еще заметнее стала малочисленность и ярко бросилось в глаза, насколько оно уступает огромному количеству готов. Заметив это, всадники варваров с правого фланга стремительно двинулись на врагов. Римляне в этой части войска не выдержали их копий, обратились в бегство и устремились к отряду пехоты. Но и пехотинцы точно так же не выдержали наступления врагов, и большинство их вместе с всадниками бежало. Тотчас же стало отступать и остальное войско римлян, на которое наседали готы, и бегство стало всеобщим. Принципий и Тармут с немногими из окружающих их пехотинцев показали примеры доблести, достойные их: они продолжали сражаться и меньше всего желали вместе с другими обращаться в бегство. Готы, охваченные глубоким изумлением перед их храбростью, остановились, и это дало возможность остальным пехотинцам и большинству всадников спастись. Принципий, тело которого все было изрублено, пал тут же и около него сорок два пехотинца. Тармут же, держа в обеих руках исаврийские дротики, [114] все время поражая нападающих то с той, то с другой стороны, под влиянием ран начал ослабевать, тогда ему на помощь с несколькими всадниками пришел его брат Энн. Это дало ему возможность передохнуть, и он весь покрытый кровью и ранами, но не потеряв ни одного из своих дротиков, быстрым бегом бросился к укреплениям. Будучи по природе быстроногим, он имел силы добежать, хотя телом был истерзан, и пройдя через Пинцианские ворота, пал. Сочтя его умершим, некоторые из его товарищей подняли его на щит и отнесли домой. Прожив еще два дня, он умер, оставив по себе великую славу и среди исавров и во всем остальном войске. Римляне, находясь в величайшем страхе, стали заботиться об охране стен и, закрыв среди полного смятения ворота города, не принимали бегущих, боясь, как бы вместе с ними не ворвались и враги. Беглецы, не успевшие оказаться внутри укреплений, перешли через ров и, прислонившись спиной к укреплениям и забыв о всякой доблести, стояли в страхе, не имея уже сил защищаться от варваров, наседавших на них и собиравшихся перейти через ров. Дело в том, что у многих во время боя и бегства копья поломались, а луками они не могли пользоваться, так как в этом узком месте они сами себя стесняли. Пока на верху укрепления не появилось много защитников, готы наступали, надеясь перебить всех отрезанных от города и штурмовать стены города и тех, которые были в укреплении. Когда же они увидали на укреплениях у бойниц большое количество воинов и римских плебеев, готовых защищаться, они тотчас отказались от своего намерения и отступили, причинив много зла неприятелям.
Так битва, начатая около лагеря варваров, окончилась около рва и стен города.