Из статьи С. Данилова
«ТРАГЕДИЯ АБХАЗСКОГО НАРОДА»
«...Сход продолжался двое суток, и только после того как было получено заверение главы правительства о его решении самому съездить в Москву, сход стал расходиться... Абхазцы надеялись, что «их» Нестор устроит дело в их пользу, что им удастся избежать колхозов... Надежда абхазцев оказалась беспочвенной. Советская власть дала время, чтобы страсти несколько улеглись, а затем (через несколько недель после схода) в одну ночь главари выступления были арестованы, якобы по делу, ничего общего со сходом не имеющему. Впрочем, коллективизация была временно приостановлена, чтобы дать горячим головам успокоиться.
Через некоторое время сам Н. Лакоба был вызван в Москву. Какие там велись разговоры — сказать трудно. Однако после возвращения главы правительства коллективизация пошла в Абхазии иначе, чем всюду в СССР: кулаков, как таковых, не оказалось вовсе, никого не раскулачивали и не ссылали, верховых лошадей не обобществляли. О переселении в Турцию, конечно, не было и речи. Видимо, Н. Лакоба все же удалось на этот раз выпросить у своего приятеля — «хозяина» страны, какое-то облегчение для «показательной» (курортной) Абхазии.
Методы коллективизации давали козыри в руки врагов Н. Лакобы. Берия и его сотрудники отлично знали, что все его мероприятия по коллективизации в Абхазии — не что иное как фикция, а все сводки, посылаемые центру о ее ходе — миф. Быть может, история когда-нибудь приподнимет занавес над этим трагически-темным эпизодом — мы же можем только высказывать догадки, какие переговоры шли в это время между Москвой и Тифлисом. Одно было ясно: для успешной подлинной коллективизации Абхазии и ее чистки необходимо было убрать Лакобу...
В конце ноября 1936 года Н. Лакобой был получен телеграфный вызов из Тифлиса. Н. Лакоба немедленно выехал в столицу Грузии. Вернуться из Тифлиса ему не было суждено... Труп Н. Лакоба был привезен для похорон в Сухум. Эти похороны были поистине проявлением всенародного горя. Вся маленькая страна была в трауре. О действительной причине смерти никто ничего определенного не знал, высказывались многочисленные догадки, официальной версии никто не верил... Вскоре после смерти Н. Лакобы из Тифлиса в Абхазию прибыла специальная бригада НКВД, в которую входили знатоки своего дела, для «водворения большевистского порядка в Абхазии».
В первую очередь были сняты с должности и в большинстве случаев арестованы (с последующей ликвидацией) почти все руководители районных и, частично, центральных органов НКВД Абхазии и заменены новыми, прибывшими из Тифлиса. Так почва для успешной работы сотрудников Берии быстро подготовлена. Был назначен новый секретарь обкома КП(б) Грузии, некий А. Агрба, абхазец. Впрочем, он
[ 457 ]
недолго продержался на своем новом посту: кем-то было установлено, что и Агрба является плохим проводником большевистской идеи; его постигла общая участь «врагов народа»: он был расстрелян! Необходимо отметить, что Берия, по происхождению мингрелец, как житель Абхазии, прекрасно был знаком с местными людьми и местными условиями. Все новые мероприятия проводились под его, Берии, непосредственным наблюдением. Чистка Абхазии началась систематически, постепенно. В первую очередь были арестованы члены абхазского правительства (ЦИКа), затем очередь дошла до руководителей административных и партийных органов, различных хозяйственных организаций, кооперации, торговли, заводов и т. д.
После ареста руководителя того или иного учреждения «выяснялось», что все учреждение или предприятие «засорено врагами народа». Вполне понятно, что немедленно приступали к беспощадной чистке от «вредителей и «врагов народа». Аресту подлежали решительно все: члены партии, комсомольцы, беспартийные, специалисты, научные работники, журналисты, торговые работники (вплоть до продавцев); в селах аресту подвергалась вся местная интеллигенция — о бывших помещиках, зажиточных крестьянах и тех, кто имел какое-либо отношение к членам прежнего абхазского правительства и говорить не приходится: все они были арестованы и в лучшем случае сосланы на север, в концлагеря, без права переписки.
Арестное помещение в Сухуме и тюрьма были переполнены. Арестованных, после окончания допросов «с пристрастием», после того как они «сознались» в совершенных ими преступлениях, ночью массами отправляли в Тифлис, где их в ужасных условиях содержали в известном Метехском замке. Большинство арестованных было все же ликвидировано на месте, в Абхазии. Монастырь в Драндах был приспособлен для содержания в нем множества арестованных.
Так продолжалось около двух лет, до февраля 1938 года.
В 1938 году ни в одном из учреждений Абхазии — будь то учреждение правительственное, административное, органы НКВД, торговля или кооперация,— нельзя было найти ни одного абхазца: все должности, от высших до низших, были заняты пришлыми людьми, главным образом, мингрельцами. Один абхазец, впрочем, уцелел: автор абхазского алфавита А. Чочуа, который и раньше стоял в некоторой оппозиции к правительственной верхушке. Уцелел он то ли потому, что пользовался исключительным уважением всех слоев населения Абхазии, независимо от национальности, то ли потому, что в свое время обучал грамоте мальчика по имени Лаврентий Берия; то ли потому, что он согласился пересоставить абхазский алфавит, отказавшись от латинского шрифта и приняв грузинский; то ли просто потому, что новая власть нуждалась хотя бы в одной импозантной, авторитетной фигуре.
Особенно сильно отразилась эта чистка на молодой немногочисленной абхазской интеллегенции: почти вся она целиком была уничто-
[ 458 ]
жена. История с доктором Анчабадзе особенно показательна для всей этой эпохи...
Доктор Вианор Анчабадзе, князь, бывший воспитанник Военно-Медицинской академии в Петрограде, был по своей природе натурой увлекающейся. При советизации Абхазии пошел сотрудничать с новой властью. Вскоре был назначен народным комиссаром здравоохранения Абхазии. Будучи беспартийным, пробыл на этой должности до лета 1937 года, когда был арестован органами НКВД, в порядке чистки страны от «врагов народа». Примерно в то же время был арестован мой родной брат, работник потребительской кооперации. Долгое время о нем ничего не было слышно. На один из запросов жены моего брата последовал письменный ответ от прокурора по надзору за НКВД: «Ваш муж осужден по 58 статье, как враг народа, и приговорен к 10 годам лагерей без права переписки» (привожу по памяти). Сведения о судьбе арестованных доходили, до внешнего мира случайно — из брошенного письма или записки. Редко — от тех немногочисленных счастливцев, кому удалось вырваться из ада (дав подписку о неразглашении сведений о лагерной жизни).
Однажды я случайно встретил одного моего знакомого, недавно освобожденного после 7 месяцев предварительного заключения в НКВД. Я спросил его, не знает ли он что-либо относительно участи моего арестованного брата. Знакомый тревожно посмотрел по сторонам, покачал головой («нет»), предложил пойти на бульвар, чтобы там, вдали от людей, он мог бы мне поведать о пережитом. Мы пошли... Ему было известно, что я был близко знаком с доктором Анчабадзе, и именно поэтому он мне передал следующее:
«Однажды ночью двое конвоиров, открыв двери их камеры, внесли какого-то человека, находившегося без памяти, положили его в угол камеры и ушли заперев дверь. Мы бросились к нашему новому товарищу по несчастью, но он был так обезображен избиением и пытками, что мы были не в состоянии различить черты его лица. По одежде, однако, можно было предположить, что он и не рабочий, и не крестьянин. Его лицо представляло собой одну сплошную страшную маску. Несчастный приоткрыл глаза и что-то замычал (говорить он не мог). Мы ничего не поняли. С большим трудом ему удалось пояснить нам, что он просит пить. Корчась от боли, с большим трудом, медленно он пил поданную нами воду. Утолив жажду, несчастный прилег на полу, не переставая стонать от боли. Так продолжалось трое суток. Видно было, что ему понемногу становится лучше — молодой здоровый организм брал свое. Постепенно мы от него узнали, что он — доктор Анчабадзе. Вскоре его от нас увели. Куда — не знаю... Вероятно, «списали». В определенный час ночи мы слушали гул заведенных машин во дворе НКВД (внутренняя тюрьма расположена во дворе управления НКВД).
«Вскоре меня перевели в городскую тюрьму (бывшая турецкая крепость). В камере, куда меня втолкнули, было свободнее и лучше, чем в той, где я содержался до сего времени, но... в камере стоял
[ 459 ]
убийственный запах гниющего мяса... Несколько освоившись, я спросил одного из сокамерников, откуда этот запах. Мне ответили, что в соседней камере помещен шофер Дакобы, который после «обработки» в НКВД теперь разлагается... На следующий день, уже с утра, воздух в нашей камере был значительно чище. Оказывается, несчастный Григорий Амирян, виновный лишь в том, что он был шофером главы правительства навеки освободился от мучений».
Все передовые и образованные люди Абхазии были уничтожены. Абхазов, которые могли бы занять места в правительственном аппарате страны, не было. По распоряжению центральных органов Грузии, сельскохозяйственный институт субтропических культур в Сухуме был переведен в Тифлис (Тбилиси). Абхазское научное общество было реорганизовано в абхазский филиал Грузинского общества научных работников (с подчинением Тифлису). Единственная газета на абхазском языке «Апсны капш» была переведена с абхазского латинизированного шрифта на «грузинизированный». Были изъяты все учебники, написанные старым шрифтом и заменены новыми. Государственным языком в Абхазии был русский язык (лишь немногие абхазцы владели грузинским языком). Систематически, велась подготовка замены государственного русского языка в Абхазии грузинским языком. Не менее энергично велось наступление и в хозяйственной жизни страны: во всех государственных, курортных организациях и в кооперации все руководящие «хлебнотеплые» должности были заняты пришлым элементом, главным образом мингрельцами. Даже такие посты, как председатель ЦИК АССР Абхазии, секретарь абхазского обкома компартии и начальник НКВД АССР Абхазии — были заняты не абхазцами, а мингрельцами. Лишь председатель Верховного Совета Абхазии был абхазец — А. Чочуа. Абхазия, «подстриженная» на новый фасон, даже не соответствовала советскому лозунгу: «государство национальное по форме и социалистическое по содержанию», ибо по форме Абхазия была абхазской, а по содержанию — инородной.
По распоряжению центральных властей (в Тифлисе), в Гагрском районе, самом лучшем по климатическим условиям районе Абхазии, были сосредоточены санатории и дома отдыха для всей советской элиты, начиная от самого «земного бога». Именно сюда началось переселение мингрельцев, конечно, тщательно проверенных самим Л. Берией, во избежание каких-либо «неувязок» при охране высоких пролетарских курортников. В определенных местах были заложены поселки, в которых начата была постройка деревянных домов в 2— 3 комнаты для будущих переселенцев. Поселки были заселены по заранее составленному списку, колхозы были прибраны к рукам через вновь назначенных председателей колхозов, среди которых (за весьма редким исключением) не найти абхазца. Надо признать, что мингрельцы более предприимчивые, более ловкие и легко приспосабливающиеся. Кроме того, они имели поддержку со стороны членов абхазского правительства, с которыми их связывали кровные и родственные узы... В сравнительно короткий срок вся хозяйственная жизнь страны оказа-
[ 460 ]
лась в руках новопришельцев, абхазцы же были отодвинуты на задний план, на задворки...
Более 30 лет прошло с того дня, когда были брошены призывные, волнующие лозунги: «Земля крестьянам!», «Самоопределение народам!»
И вот 30 лет продолжаются издевательства над оставшимися без земли крестьянами и над правами народов на самоопределение...»
[ Примечания ]
* Здесь и далее документы и материалы представлены без изменения.
Осн.: «Вестник Института по изучению истории и культуры СССР», Мюнхен, 1951, № 1. Автор данной статьи жил и работал в эти годы в Абхазии.
Здесь документ приводится по кн.: Абхазия: документы свидетельствуют. 1937-1953. Сухум, "Алашара", 1992.