1.3. Исламский компонент в религиозной традиции (с. 68-73).

Культовые топоры бронзового века / АГМ. Отдел археологии.

ГЛАВА  I

ИСТОКИ  РЕЛИГИОЗНОГО  СИНКРЕТИЗМА

1.3. Исламский компонент в религиозной традиции

Процесс проникновения ислама в Абхазию принципиально отличается от процесса распространения христианства в крае. Последний носил эволюционный, поступательный характер, долгое время внедрялся только усилиями миссионеров, лишь впоследствии послужив колонизаторской политике Византии. Ислам же, непосредственно связанный с экспансионистской политикой Оттоманской Порты, изначально представлял собой религию завоевателей: турки, захватившие прибрежную часть Абхазии и предпринимающие попытки покорения её предгорий, силой насаждали свою идеологию.

История не сохранила фактов разрушения и осквернения святилищ традиционной веры Апостолами и последователями Христа. В то же время, «турецкие военные гарнизоны на Черноморском побережье Кавказа путём открытого применения силы подавляли христианство, уничтожали памятники»[1]. Серьёзным разрушениям подверглись памятники христианской культуры – величественные храмы в сел. Дранда, Илор, Бедия, Моква. Между тем, даже турецкие солдаты не рискнули разрушить большой храм в Пицунде, опасаясь вызвать возмущение местного населения, которое продолжало почитать его и приносить возле него клятвы. Сжигались церковные библиотеки и летописи, почти все храмы были разграблены, прекращены службы. Подобные

[68]

действия, очевидно противоречащие национальным традициям толерантности, не могло вызвать симпатии к проповедникам новой веры. Неудивительно, что «сохранилось много произведений разных жанров в абхазском устном творчестве, направленных против ислама, мусульманского духовенства, восхваляющих борцов против них»[2].

Видимо, именно насильственный характер распространения новой веры обусловил её меньшее, чем у традиционной религии и христианства, влияние на духовную культуру абхазов. Тем не менее, в результате полуторавековой упорной борьбы Османская Турция добилась достаточно устойчивого положения ислама на территории Абхазии. При этом, кроме военной силы, они широко применяли подкуп – «богатыми подарками и всевозможными хитростями мулл»[3], а также успешно использовали священные для абхазов отношения родства и свойства. Возрождение когда-то запрещённой римлянами работорговли, массовая продажа девушек в гаремы богатых турков, парадоксальным образом роднили между собой турецкие и абхазские семьи. Заметную роль в таком породнении сыграл и обычай аталычества[4], предписывающий отдавать детей на воспитание, после чего между семьями воспитанника и воспитателя считалась установленной родственная связь – без учёта сословных, национальных и религиозных различий.

Эти родственные отношения, которые были достаточно тесными и постоянными, безусловно, способствовали распространению ислама в крае. С другой стороны, они же, естественно смягчая возможные конфликты на религиозной почве, способствовали не просто сохранению, но дальнейшему развитию абхазских традиций веротерпимости. В результате, по свидетельству современника, «в одном и том же семействе можно встретить весьма часто и христианина и магометанина, живущих между собой в совершенном согласии»[5]. При этом аб-

[69]

хазы – как христиане, так и магометане – продолжали прилежно отправлять обряды традиционной веры.

Следует отметить, что ислам был распространён в основном высших кругов абхазского общества, которые стремились сохранить свою власть и при владычестве Порты. Князья и дворяне, получавшие наибольшую выгоду от работорговли, состояли с Турцией и в тесных экономических и связях. Их дети, как и они сами, владели турецким языком, получали хорошее образование в Стамбуле. Естественно, что они быстро находили общий язык и с турецкими миссионерами: как отмечает Ш.Д. Инал-ипа, «постепенно высшее сословие становилось опорой ислама в Абхазии»[6]. Это положение сыграло роковую роль в судьбе абхазского народа в XIX веке, в эпоху махаджирства. После поражения Оттоманской Порты в битве за Кавказ, князья и дворяне, исповедующие ислам и не принимающие власть Российской империи, приняли решение об эмиграции в Турцию, увлекая за собой всех многочисленных родственников и зависимых от них крестьян. В итоге основная часть абхазов-мусульман оказалась на чужбине. Это обстоятельство, с одной стороны, резко снизило влияние ислама среди оставшегося в Абхазии населения, с другой – способствовало утрате традиций синкретизма в диаспоре. На сегодняшний день, по единодушному мнению исследователей, абхазы, проживающие в мусульманских странах, «полностью восприняли учение Магомета»[7].

Несмотря на преобладание представителей дворянства среди мусульман, в период турецкого владычества влияние ислама было заметным и среди крестьянского населения Бзыбской Абхазии. Причём его распространение в этой социальной среде имело иной, соответствующий национальным традициям синкретизма характер. По свидетельству очевидца, «народонаселение Абхазии, принимая исламизм, примешивало к этой вере остатки прежних своих верований и абхазцы, называя себя магометанами, вообще плохие мусульмане. Они нисколько не знакомы с догматами исламизма, не имеют совершенно

[70]

никакого понятия о коране… большая часть до сих пор следует некоторым обрядам христианским, смешивая их с языческими»[8].

Действительно, от наследия предков, когда-то принявших ислам, в нашей крестьянской семье, исповедующей традиционный абхазский синкретизм, сохранились лишь отдельные следы: периодическое именование Анцва Аллахом, некоторые особенности в целом вполне христианского погребального обряда (укладывание рук покойного вдоль тела, иногда – открытая крышка гроба), обычай устраивать поминки на 52 дня (наряду с православными девятью днями, сороковинами и годовщиной) и др. А в семье N из г. Гудаута нам с благоговением показали семейную реликвию: Коран покойного отца, который позиционировал себя не просто мусульманином, но муллой. Этот Коран мулла использовал и для лечения больных силой веры: выписывая из него священные суры, он помещал записочки в ладанки и вешал на шею страждущим. Примечательно, что при внимательном рассмотрении «Коран» оказался Евангелием начала ХХ века на абхазском языке.

Негоциант М. Пейсонель в середине XVIII века отмечал, что «религия абхазов представляет собой смесь христианства с пантеизмом, и, тем не менее, абхазы признают себя благочестивыми христианами»[9]. С.Т. Званба сообщал о соплеменниках: «Все они вообще питают уважение к остаткам христианских храмов и в важных случаях принимают в них присягу»[10]. Нина Дадиани, владетельница соседнего княжества Мингрелии, в письме к наместнику Кавказа графу Гудовичу (1808 год) заверяла, что в Абхазии большая часть простого народа «держится Христианства и верует в крест и образа наши»[11]. Французский путешественник и коммерсант П. Гибаль, посетивший сел. Лыхны в 1819 году, свидетельствовал, что «абхазы почти все называют себя христианами»… Начальник Сухумского военного отдела

[71]

В. А. Гейман в 1867 году жителей этого селения характеризовал именно как «старых христиан»[12]. Это положение укрепилось после окончательного военного и политического закрепления царской России на Кавказе, когда в Абхазии начался процесс возрождения христианства: восстанавливались храмы, возобновлялась прерванная на столетия православная служба.

Таким образом, с появлением ислама в Абхазии продолжилось формирование синкретного комплекса религиозных представлений. При этом, в духе национальных традиций толерантности, «никогда абхазы не знали и тени религиозного фанатизма, и мусульмане и христиане всегда жили в полном согласии, относясь необыкновенно терпимо к чужой религии, причем христиане праздновали с мусульманами мусульманские праздники, мусульмане вместе с христианами христианские; многие «святыни», как Пицунда, Илор, Дыдрипш и др., одинаково почитались и христианами и мусульманами»[13].

Безусловно, эти примечательные особенности способствовали сохранению до наших дней многих уникальных традиционных и христианских культовых сооружений. К сожалению, на территории Абхазии не сохранилось ни одного исламского культового сооружения того периода, хотя в письменных источниках встречаются упоминания об абхазских мечетях. Очевидно, это были деревянные сооружения, не отличающиеся основательностью постройки, что также свидетельствует о менее значительном, чем христианство, влиянии ислама на абхазскую культуру.

Гораздо большую устойчивость продемонстрировали традиции толерантности. Представители диаспоры – «настоящие мусульмане» – получив в последние годы возможность посетить Абхазию, не испытывают каких-либо затруднений при общении с соплеменниками – в том числе и на духовные темы. Многие из них, посещая родовые места, где некогда проживали их предки, проявляют живой интерес к своим фамильным святилищам. Те из потомков махаджиров, кто пожелал осесть на исторической родине (что встречает со стороны вла-

[72]

стей и коренного населения Абхазии поддержку и понимание), женятся на местных абхазках-христианках. В свою очередь, несколько девушек – абхазок из Турции – вступило в брак с жителями Абхазии православного вероисповедания.

Таким образом, и сегодня в Абхазии сохраняется положение, описанное автором начала ХХ века: «абхазец до сих пор – и магометанин, и христианин, и язычник. Рядом с верой в Магомета, он благоговеет перед крестом и остается верен культу своих языческих богов… Одинаково готов молиться в каждом храме и всякому богу. Часто случается, что отец семейства мусульманин, жена его – христианка, а дети тоже принадлежат к обоим вероисповеданиям. Ссоры из-за религии здесь и слыхом не слыхать»[14].

Действительно, помимо православного христианства и ислама, на территории Абхазии мирно сосуществовали с традиционной верой и другие иноземные религии. Так, в XIV веке в Себастополисе (совр. Сухум), существовала католическая епископская кафедра, функционировало католическое кладбище; в VI веке стала заметной община иранского огнепоклонства; в XI-XIV веках появились приверженцы иудаизма; с XI века усилилось влияние Грузинской церкви и Армянской григорианской церкви.

Добровольное вхождение Абхазии в состав Российской империи в 1810 году оказало заметное влияние как на демографическую, так и на религиозную ситуацию в крае. Русские солдаты – ветераны и дезертиры, католики – ссыльные поляки-инсургенты, протестанты – немецкие и эстонские колонисты, ссыльные старообрядцы, молокане, пятидесятники, армяне-григориане, бежавшие от турецкого геноцида, мингрельские переселенцы – все эти представители различных конфессий и ветвей христианства, проживая бок о бок с абхазами, вступали с ними в соседские и родственные связи. Ассимилируясь, они перенимали ряд абхазских обычаев, в свою очередь, делясь с ними собственным духовным наследием, что продолжило процесс формирования абхазского религиозного синкретизма.

[73]

Примечания

[1] Смыр Г.В. Ислам в Абхазии и пути преодоления его пережитков в современных условиях. Тбилиси: Мецниереба, 1972. С. 66.

[2] Инал-ипа Ш.Д. Из истории абхазской литературы. Сухуми: Абгосиздат. 1961. C. 50.

[3] Антелава И.Г. Очерки по истории Абхазии XVII-XVIII вв. / 2-е доп. изд. Сухуми: Абгосиздат, 1951. С. 59

[4] Инал-ипа Ш.Д. Социальная сущность аталычества в Абхазии в XIX веке. Труды АИЯЛИ. Вып. XXXVII. Сухуми, 1955. С. 86

[5] Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе. Т. 1. Кн. II.: Закавказье. СПб.: Тип. К.М. Козловского, 1901. C. 14.

[6] Инал-ипа Ш.Д. Абхазы. Историко-этнографические очерки. Сухуми: Алашара, 1965. C. 579.

[7] Инал-ипа Ш.Д. Зарубежные абхазы. Сухуми: Алашара, 1990. С. 73.

[8] Абхазия и абхазы в российской периодике (XIX–нач. ХХ вв.) Книга I. / Составители Агуажба Р.Х., Ачугба Т.А. Сухум, 2005. С. 367-368.

[9] Пейсонель М. Исследование торговли на черкесско-абхазском берегу Черного моря в 1750-1762 годах. Северо-Кавказский филиал традиционной культуры МЦТК «Возрождение», 1990. С. 29.

[10] Званба С.Т. Абхазские этнографические этюды. Сухуми: Алашара, 1982. С. 31.

[11] Акты кавказской археографической комиссии. Т. III. Тифлис, 1869. С. 203.

[12] Цит. по: Дзидзария Г. А. Лыхны. Сухуми: Алашара, 1986. С. 18.

[13] Чурсин Г.Ф. Материалы по этнографии Абхазии. Сухум: Абгиз, 1957. С. 24.

[14] Аскочинский В. Абхазы и Пицунда // Домашняя беседа. Вып. 33. СПб., 1877. С. 929.