Бройдо А.И. Этнопсихологические факторы абхазского сопротивления грузинской агрессии в войне 1992-1993 гг.

В статье приводятся результаты исследования этнопсихологических особенностей, проявленных абхазами в ходе Отечественной войны народа Абхазии 1992-1993 годов, проведенного непосредственно в зоне вооружённого противостояния и последующие годы. Итоги работы убедительно показывают, что феномен возникновения, стойкости и успешности абхазского сопротивления был обусловлен этнопсихологическими факторами, наличием у абхазов чёткой этнической доминанты, живо функционирующей соционормативной системы Апсуара.

Наступление глобализации, разрушающей традиционные ценности и стирающей национальные особенности и границы, является одной из примет современности. Между тем, «устранив барьеры на пути распространения демократии и свободы, глобализация стимулировала стремление ущемлённых народов к выражению своей идентичности, которое охватило в ряде случаев сферу политической самоорганизации и самоопределения как способ защиты своих жизненных интересов» [Итоговое коммюнике 2005: 2].

Наиболее активно эти процессы происходили и происходят на Кавказе, ставшем самым взрывоопасным регионом постсоветского пространства. В подобной ситуации трудно переоценить важность системного изучения национальной истории кавказских народов, их культурных и ментальных особенностей, поскольку «определяющие источники всякого конкретного переживания лежат в духовном укладе, который предопределяет действия и переживания не только индивида, но всякой группы» [Шпет, 1996: 154]. В этом контексте находится и предпринятое нами исследование этнопсихологических особенностей, проявленных абхазами в ходе вооружённого противостояния грузинской агрессии 1992-1993 годов.

[24]

Абхазский народ, несмотря на драматические события социальной и политической истории, во многом совпадающие с судьбой других кавказских народов, сохранил устойчивое самосознание, соционормативную систему Апсуара, эндогенные религиозные представления, уникальный язык – лингвореликт Западного Кавказа. В период распада СССР общие процессы этнического возрождения, а также протест против почти вековой политики этноцида, осуществлявшейся в отношении Абхазии со стороны Грузии, обусловили возникновение в республике очага напряженности. В 1992-1993 годах попытка Грузии решить проблему военным путем поставила под угрозу не только возможность самостоятельного развития, но само существование абхазского народа. Между тем, абхазы, поддержанные практически всеми национальными общинами республики, сумели одержать победу, которая не только обеспечила физическое выживание народа, но и показала: национальное самосознание и в наши дни продолжает оставаться стержнем его этнического развития.

Безусловно, вопрос о причинах этой победы являетсяключевым моментом в истории Отечественной войны народа Абхазии 1992-1993 годов. Неожиданность нападения, несоразмерность сил противоборствующих сторон, поддержка действий противника со стороны ООН и большинства международных организаций, неоднозначная позиция руководства Российской Федерации – фактически грузинский блицкриг был обеспечен. Тем не менее, абхазское сопротивление оказалось стойким и успешным, а военные действия, в конце концов, завершились 30 сентября 1993 года изгнанием грузинских войск за р. Ингур. Как отмечается в Заявлении Государственной Думы Российской Федерации от 17 февраля 2010 года, «в войне, развязанной грузинскими властями, абхазский народ проявил свои лучшие качества - высокий патриотизм, героизм, организованность и умение постоять за себя» [Заявление Государственной Думы 2010].

История человечества показывает, что в кризисные моменты нация начинает поиски духовной опоры в пластах собственной культуры. Нам представляется, что в пограничной ситуации, обусловленной недвусмысленной угрозой уничтожения, лучшая часть абхазского этноса испытала катарсис, вырвавший из глубин подсознания наиболее яркие формы национальной ментальности. Традиционные модели поведения, казалось, давно ушедшие в прошлое, вновь обрели актуальность и плоть, предоставив абхазам конца ХХ века социальные предписания действий в чрезвычайной ситуации.

Их императивность объясняется особенностями абхазской политической истории. Геополитическое расположение «ключа к Кавказу» на протяжении веков делало территорию Абхазии местом ожесточенных сражений, противоборства великих держав. Абхазский народ, не представлявший интереса для колонизаторов, гибнул в боях и карательных экспедициях, не раз переживал этнические чистки и депортации. В последние десятилетия в республике значительно возрос интерес к собственной истории, ее перипетиям и урокам. Поэтому с первых же дней

[25]

грузинской агрессии абхазы отчетливо сознавали: поражение в войне положит конец существованию их народа на этнической карте мира. Тем не менее, несмотря на очевидную бесперспективность собственных действий, абхазы приняли исторический вызов, вступив в вооружённую борьбу с агрессором. Таким образом, феноменальность абхазского сопротивления заключается не только в быстроте его возникновения и организации, но и в самом его наличии.

Работа непосредственно в зоне вооружённого противостояния 1992-1993 годов, постоянное проживание на территории Абхазии в 1994-1999 годах, сезонные экспедиции в 1999-2007 годах, позволили нам широко применить метод включённого наблюдения: непосредственное визуальное восприятие и регистрация значимых с точки зрения цели и задач исследования этнических явлений и процессов. Методы опроса, проведения глубинных интервью, записи биографий позволили получить важную этнографическую и этнопсихологическую информацию, в том числе сведения о чувствах, мотивах, установках и побуждениях представителей этноса в критической ситуации. Их сопоставление с данными, приведёнными в современных научных трудах, художественной литературе и средствах массовой информации позволило увеличить уровень объективности работы, скорректировать или подтвердить степень достоверности собственной информации.

Итоги проведённого исследования убедительно показали, что феномен возникновения, стойкости и успешности абхазского сопротивления в вооружённом конфликте 1992-1993 годов был обусловлен этнопсихологическими факторами, наличием у абхазов чёткой этнической доминанты, установок соционормативной системы Апсуара.

Апсуара - абхазский этос [Кroeber, 1957: 21], т.е. обобщённая характеристика абхазской этнической культуры, выраженная в устойчивой системе господствующих духовных ценностей и норм поведения. Итогом изучения этнографических и исторических источников стало определение нами базовой конструкции абхазской ментальности, разработка нового варианта категориально-понятийного аппарата Апсуара (с использованием эндогенных терминов, в том числе - впервые вводимых в русскоязычный научный обиход). В процессе работы были выделены основные категории Апсуара, охватывающие все сферы жизни общества, их ценностная иерархия. Изучение этих культурных доминант чётко обозначило их детерминированность особенностями природных, культурных и социальных условий существования этноса. 

Между тем, особый интерес в процессе исследования вызвало изучение таких понятий, как Аламыс и Ацас  (вначале ошибочно отнесенных нами к числу категорий), которые занимают совершенно уникальное положение в структуре Апсуара. Обращает на себя внимание, что Аламыс (в условном переводе - честь) есть сугубо духовное явление, Ацас (в условном переводе - обычай) – сугубо поведенческое. Между тем, каждая из категорий Апсуарапредставляет собой совокупность нравственных ценностей и социальных норм, объединённых общей тематикой. При этом нормы поведения выступают формой опредмечивания, т.е. практического выражения нравственных ценностей, не имея существенной значимости вне своего ценностного содержания. Кате-

[26]

гории Апсуара, как и Апсуара в целом, синкретны, в них одновременно присутствуют нравственные, религиозные, правовые, утилитарные компоненты.

Очевидно, что присутствующие во всех категориях Апсуара духовные, нравственные ценности, являются прямыми проявлениями того, что абхазы называют Аламыс. При этом, повторимся, они воплощаются в жизнь посредством соответствующих, присущих данной категории социальных норм - Ацас. В свою очередь, присутствующие во всех категориях Апсуара социальные нормы, мотивированные соответствующими, присущими данной категории духовными, нравственными ценностями - Аламыс, несомненно, представляют собой не что иное, как Ацас.

Таким образом, каждая из категорий Апсуара является воплощением  диалектического единства Аламыс и Ацас, то есть нравственных ценностей и опредмечивающих их поведенческих норм. Двигаясь от частного к общему, можно отметить, что, в свою очередь, не противоречит действительности и гипотеза о диалектическом характере Апсуара в целом: Апсуара представляет собой диалектическое единство Аламыс и Ацас.

 В этнологии подобная структура определяется термином «мононорма», т.е. «недифференцированное, синкретное правило поведения, которое не может быть однозначно отнесено ни к области права, ни к области нравственности, ни к области этикета, так как соединяет в себе особенности всякой поведенческой нормы»  [Думанов, Першиц, 2000: 85]. Поскольку мононорматика характерна для периода распада доклассового общества, есть основания для предположения, что первоначальный вариант Апсуара возник уже на этом этапе развития человечества.

Выдвинутая гипотеза, констатируя древность Апсуара, одновременно позволяет раскрыть секрет её уникальной жизнеспособности: диалектическая конструкция, в которой заложено саморазвитие, что позволяет ей и в начале XXIвека сохранять свою этнорегулятивную функцию. Несложно заметить, что Аламыс – как постоянное - сохранил себя с доклассовых времен практически в первозданном виде, а Ацас – переменное – видоизменялся вместе с миром. В ходе этого процесса народ постепенно отторгал утратившие практическое значение социальные нормы (Ацас). При этом он не только самостоятельно создавал новые нормы (Ацас) как новые формы опредмечивания духа (Аламыс), но и перенимал их от соседних народов. Характерно, что этот процесс не являлся механическим: заимствованные нормы творчески перерабатывались, адаптировались к установкам Апсуара, принимая отчётливую этническую окраску.

Убедительным доказательством сохранения этнорегулятивной функции Апсуара явилось то влияние, которое её установки оказывали на поведение абхазов в период Отечественной войны народа Абхазии 1992-1993 годов, что зафиксировали наши полевые исследования, проводимые непосредственно в зоне вооружённого противостояния. По-

[27]

лученные данные позволили особо выделить в данной ситуации значение таких категорий, как Апсадгыл бзиабара, Адинхацара, Асасра, Ауаюра.

Категория Апсадгыл бзиабара (в условном переводе – патриотизм, защита родины) является одной из ключевых категорий Апсуара. Ее наличие прослеживается в этнической мифологии, в эпических сказаниях о Нартах и Абрскиле, пословицах и поговорках. Следует особо подчеркнуть, что темой народных героических песен абхазов практически никогда не становился удачный набег: только доблесть, проявленная при защите сородичей, считалась величайшей добродетелью мужчины-воина.

Многовековая необходимость адаптации к экстремальным жизненным реалиям послужила формированию специфической структуры модальной личности абхаза. Традиционное воспитание в духе Апсуара предполагало у молодежи готовность к немедленному действию в экстремальных ситуациях, что обусловило развитие культа героизма - Афырхацара, прославляющего воинов, готовых отстоять родину и свободу сородичей даже ценой собственной жизни.

Характерно, что у абхазов существовало деление смерти на «хорошую» и «плохую». «Плохой» считалась смерть от старости или болезни, «хорошей» – доблестная смерть в бою, ради высокой цели, такой смерти завидовали, ее не боялись, но, напротив, искали. Естественно, что эти установки также дали немало примеров высокого мужества и самоотверженности в ходе войны 1992-1993 годов.

На наш взгляд, пограничная ситуация, острый стресс и вызванный им катарсис, возродили в сознании современных абхазов глубинные пласты национальной ментальности, предоставив им социальные предписания действия в чрезвычайной ситуации: «Непокорный умирает стоя». [Крылатые слова, 2005: 100] Очевидно, что проблема биоэтнического выживания абхазского народа предельно чётко обозначилась с первых же дней конфликта - по причине как жестокости войск Госсовета Грузии и местного грузинского населения на оккупированной части Абхазии, так и официальных заявлений грузинских лидеров. Трагическая судьба махаджиров – изгнанников, покинувших Родину после окончания Кавказской войны, ныне рассеянных в странах диаспоры по всему миру, исключала возможность новой эмиграции как средства спасения народа от уничтожения. Кроме того, пример соседнего, мегрельского, народа - также, по мнению абхазов, жертвы грузинского этноцида, наглядно доказывал: «выдвижение на первый план задачи физического выживания народа в ущерб его духовно-нравственным потребностям, неминуемо ведёт к деградации нации. Выжить путём приспособления и лавирования… в корне противоречит основным принципам Апсуара, выработанным на протяжении тысячелетий, в которых свобода, достоинство и честь превыше всего» [Гумба, 2002: 20]. Легко объяснимый (учитывая неожиданность и жестокость нападения) страх, растерянность и отсутствие боевого опыта у абхазов компенсировались непреклонностью их выбора.

[28]

Следует особо подчеркнуть, что в Абхазии фактически отсутствовала государственная мобилизация. Трудно не согласиться с В.А. Тишковым, что в наше, достаточно прагматичное, время «слова об уверенности в правоте своего дела …и прочие романтико-идеологические клише вряд ли могут убедить аналитика. Ибо известно, что индивидуальная стратегия и интерес человека строятся на первичных ценностях, среди которых желание сохранять и защищать свою собственную жизнь и жизнь своих близких. Нужна особая идеологическая обработка и принуждение, чтобы заставить человека воевать и быть готовым «умереть за родину и свободу» [Тишков, 2001: 281-282].Между тем, полевые исследования, проводимые нами в период вооружённого противостояния, дают возможность утверждать, что на контролируемой абхазами территории упомянутые исследователем «особая идеологическая обработка и принуждение» отсутствовали. Каждый ополченец делал свой выбор индивидуально, руководствуясь собственной совестью, традиционной ответственностью перед родом – Ажьра-цвара и народом – Аидгылара: «так уж испокон веков повелось: время от времени перед самым миролюбивым человеком встает выбор – или его собственное выживание, или выживание его народа… И в исторической памяти любого народа выбравший второе окружен преклонением и славой, а выбравший первое – презрением и проклятиями» [Шария, 1998: 167]. Действительно, традиционно у абхазов «нравственная оценка личности считается… наиболее важной, т. к. она является одним из важнейших условий достижения человеком высокого социального положения и авторитета» [Маан, 2003: 52]. Таким образом, стыд перед соплеменниками – Апхащара - всегда был наиболее действенным регулятором социального поведения: В ходе полевых наблюдений мы также неоднократно отмечали проявления Апхащара. Характерны записанные нами следующие высказывания: «Я мог бы сказать, что я выше этого, уехать, но как смогу потом чувствовать себя полноценным человеком, детям своим в глаза смотреть?»; «Не дай Бог прослыть отцом избегающих боя сыновей»; «Пусть те, кто уехал, сейчас где-то заняты своим бизнесом. Но когда война кончится и они вернутся, то поймут, что потеряли право на эту землю. Нет, мы не будем их гнать, но они поймут это сами - по нашим глазам».

Забота о наличии потомства, о «поддержании огня в очаге», всегда находилась в центре внимания абхазского народа, бытиё которого исторически проходила в условиях постоянной близости смерти: «Узнав о смерти кого-либо, абхазы, прежде всего, спрашивали: «Кого он оставил?» («Итынхада?»), имея в виду, прежде всего, – кто продолжатель рода, семьи…» [Маан, 2003: 52]. Этот интерес объяснялся и тем, что у абхазов не существовало принятой у многих воинственных народов традиции освобождения от участия в боевых действиях единственных сыновей.

Война, начавшаяся в конце ХХ века, когда демографическая ситуация абхазов характеризовалась как критическая, вызвала особо

[29]

острые, подчас болезненные проявления этой заботы: в Абхазии принято жениться поздно, когда мужчина встанет на ноги, а на фронте в значительном количестве погибали именно молодые холостяки. Мы зафиксировали эту тревогу в своеобразии публикуемых в местной прессе списков погибших – у фамилий всех холостяков значилась приписка: «неженатый». В этой ситуации бремя обеспечения продолжения рода, фактически – «оставления семени» - стали брать на себя родители фронтовиков. Понимая и принимая возможность гибели сыновей, они стремились, чтобы те хотя бы оставили внуков – «хранителей очага». Эти причины способствовали небывалому по сравнению с мирным временем количеству браков у абхазов: родители спешно подбирали сыну невесту, и, дождавшись его с фронта на побывку, играли свадьбу. Зачастую такие браки ограничивались лишь одной брачной ночью, и для юных вдов считалось большой удачей, если получалось зачать дитя. Согласно народному поверью, записанному нами в апреле 1993 года, из детей, осиротевших еще в материнской утробе, вырастают самые непримиримые мстители.

Стремлением уберечь молодежь, обеспечить продолжение рода был вызван и патриотический порыв стариков. По свидетельству очевидца, крестьянин села Лыхны Г. Шакрыл, отец фронтовика, «сказал своим родственникам: «Что вы дежурите у госпиталя? Ждете, когда привезут раненых или убитых сыновей ваших? Вперед!» Дядя Жора… в течение дня собрал дюжину пожилых мужчин, вооружил - и на фронт! И все приговаривал: «Мы старые, и если потеряем этих сыновей, других у нас не будет!» [Галин, 1995: 14-15]. Г. Шакрыл, погибшему в бою, было посмертно присвоено звание «Герой Абхазии». Те старики, которые по дряхлости не могли участвовать в боевых действиях, вступили в батальон старейшин для несения внутренней службы.

Решение вступить в смертельную борьбу оценивалось и как соответствующее представлениям о неразрывной связи поколений, преемственности традиций – Аамтаэикучтра, угодное предкам, чьей славной памяти они не посрамили. В дальнейшем война несколько трансформировала эти представления, добавив к абстрактной ответственности перед душами предков гораздо более отчётливую моральную ответственность перед погибшими товарищами. Само появление в критический для народа момент такого харизматичного лидера, как В.Г. Ардзинба, рассматривалось абхазами как проявление Аамтаэикучтра: «Бессмертие эпохи Ардзинба в том, что она не создавалась здесь и сейчас одним человеком, а творилась народом, творилась в нем многие  века. Как языком костров с вершины на вершину передавались радостные и горестные вести, так и зов предков к свободе дошел до нас на стыке тысячелетий через связь Вершин – особую духовную связь ВЕЛИКИХ ЛЮДЕЙ (выделено авт. – А.Б.), в чьих руках оказывалась судьба народа в те или иные времена. Последним, вышедшим на такую связь, был Владислав Ардзинба…» [Аламия, 2005: 3].

На наш взгляд, непоколебимая вера абхазов в победу, не иссякавшая даже в самые отчаянные периоды военных неудач (что неизменно отмечалось наблюдателями, работавшими в зоне боевых действий), детермини-

[30]

рована особенностями их духовной жизни, центральное место в которой занимает Адинхацара – категория Апсуара, охватывающая синкретный комплекс абхазских религиозных представлений. Примечательно, что эта иррациональная уверенность не сводилась к декларативным высказываниям, но находилась в основе бытового поведения абхазов.

Так, директор Пицундского Государственного историко-архитектурного заповедника «Великий Питиунт» Р.М. Барцыц, демонстрируя нам в октябре 1993 года артефакты минувшей войны, мимоходом сообщил, что сбор этих «экспонатов для будущего Музея Победы» он начал собирать с самых первых дней агрессии. В апреле 1993 года начальник медицинской службы Гумистинского фронта Л.З. Аргун рассказывал о тщательности, с которой он в конце лета 1992 года заполнял медицинские карты раненых бойцов. На наш вопрос о причинах такой, казалось бы, неуместной в тех неопределенных обстоятельствах скрупулёзности, он, удивившись, терпеливо объяснил, что эти сведения потребуются при назначении юношам пенсий по старости.

Своеобразие Адинхацара заключается в гармоничном сочетании автохтонной религии, христианства и ислама. Хотя эти представления не отличаются устойчивостью и стройностью, большинство современных абхазов являются глубоко, пусть и не всегда осознанно, верующими людьми. Абхазской повседневности присуще постоянное ощущение присутствия высших сил.

Вместе с тем, необходимо подчеркнуть, что особенности религиозного сознания и культовой практики абхазов исключают религиозную нетерпимость: история страны не знает ни одной войны или распри за веру. Ни в коей мере не соответствуют действительности и злонамеренные сообщения, согласно которым в ходе вооружённого противостояния грузины-христиане сражались в лице абхазов с исламской угрозой, передовым отрядом международного фундаментализма и терроризма.

Характерной чертой национального менталитета является убеждение, что сама земля Абхазии – удел, приготовленный Всевышним для себя. Он отдал её абхазам в награду за нравственное поведение, выразившееся в безукоризненном выполнении долга гостеприимства – при условии, что они и впредь будут чтить предписания Апсуара и защищать её от завоевателей. Нельзя не отметить поразительное сходство этой легенды с православным церковным преданием, согласно которому, земли, составляющие современную Абхазию, выпали по жребию Св. Марии для евангельской проповеди – отсюда принятый в христианской традиции эпитет Абхазии: «Удел Богородицы».

Представление о земле Абхазии, как об отмеченном особой благодатью, Божьем месте, сыграло весьма заметную роль в организации абхазского сопротивления, поскольку понимание необходимости защиты родины в сознании абхазов неразрывно связано с наличием сакрального обязательства отстаивать Божий Удел. Эти особенности ментали-

[31]

тета, стойкость исторической памяти, трагические обстоятельства начала войны, и обусловили непреклонную веру абхазов в праведность, богоугодность вооружённого сопротивления: «У нас нет наёмников, не потому, может быть, что мы такие святые, а просто справедливость на нашей стороне», - заявил мне в апреле 1993 года председатель Комиссии по делам военнопленных и защите прав гражданского населения республики 38-летний Б.В. Кобахия. Характерен следующий тост, произнесенный 43-летним В. Гумба в июле 1993 года: «Давайте выпьем за мир. Конечно, я хочу, чтобы мы победили. Но главное - пусть восторжествует справедливость: если правы мы - пусть победим мы, если они - пусть Бог им даст Победу».

Согласно представлениям абхазов, вся история человечества предопределена свыше. В сентябре 1994 года нами был записан рассказ 25-летнего ополченца Р. Джагмезия: «Примерно за месяц до войны ударом молнии была расколота – причём в форме креста - огромная старая ель на центральной аллее г. Ткуарчал. Никто не сомневался, что копье бога войны Афы, расколовшее священное дерево – это знамение, предвещавшее большие беды. Люди забеспокоились, начали ставить у ели свечи, зашёл серьёзный разговор о необходимости начать сбор средств на постройку Храма, но тут как раз началась война». В апреле 1993 года нами было записано следующее интересное сообщение 23-летнего ополченца Т. Зведелава: «в августе, перед самым началом войны, с горы Баграта в Сухум спустился волк. Его жуткий вой подхватили все городские собаки. А еще тем летом необыкновенно пышно цвели кусты черной Королевской розы. И то, и другое - старинные приметы близкой войны, вот только вспомнили о них, когда она уже началась».

Между тем, в традиционной культуре предопределённость судеб мира никоим образом не предписывает пессимизм действия: «Отдаваться водовороту – не мужество» [Пословицы, 1994: 31],«Покорность - первый признак обречённости» [Лакербай, 1982: 127]. Напротив, именно  исполнение сурового долга, по убеждению абхазов, обеспечивало им поддержку высших сил. В собранном нами полевом материале имеется значительное количество легенд и знамений, свидетельствующих о проявлениях такой поддержки. В 1992-1993 годах среди абхазов широко бытовала легенда, согласно которой в начале войны от вершины святой горы Дыдрыпш (Гудаутский район), где расположено почитаемое традиционное святилище Дыдрыпш-ныха, исходили лучи, указывающие в сторону захваченной противником Гагры. После её освобождения чудесные лучи начали указывать уже в сторону Сухума. В ноябре 1992 года, в один из наиболее тяжёлых для абхазов периодов войны, в Дыдрыпш-ныха было проведено большое моление при участии высшего военного и политического руководства республики: «Если ты дал нам эту землю, то и помоги нам ее отстоять, не дай уничтожить наш народ». После окончания войны там, как и в других традиционных святилищах, были совершены благодарственные моления.

[32]

Силы традиционного святилища Лашкендар (Ткуарчальский район), покровительствовали действовавшему в районе партизанскому отряду, бойцы которого, по словам Р. Джагмезия, постоянно ощущали эту внутреннюю поддержку. На содействие сверхъестественных сил молодые воины рассчитывали и, выбирая место для склада боеприпасов именно на склоне священной горы: «Да простит Он нас за это кощунство, но, очевидно, он нас понял, потому что это Он нас и спас», - заключил молодой человек, осеняя себя крестным знамением.

Немалое количество легенд окружало и знаменитый Новоафонский монастырь (в советское время там размещалась турбаза, по мнению местных жителей – гнездилище порока), ставший с начала войны прифронтовым госпиталем – то есть «богоугодным заведением». Таким образом, в сознании абхазов он стал символом не только праведной, священной войны, но и духовного возрождения народа. В апреле 1993 года нам неоднократно приходилось слышать суждения, что ежедневные артиллерийские обстрелы монастыря со стороны противника не причинили ему вреда исключительно благодаря Божьему попечению: «недавно прямо на двор монастыря упали две мины и не разорвались - Бог не допустил». Между тем, врачи госпиталя сообщили нам по секрету, что этого события в действительности не было, снаряды долетают лишь до подножия внешних монастырских стен, однако они не спешат опровергать столь отвечающую их собственным настроениям легенду. Невероятно, но в июле 1993 года, когда обстрелы усилились, а снаряды противника начали попадать и на внутреннюю территорию монастыря, произошла фактически материализация этой легенды: мы лично наблюдали в самом центре внутреннего двора, у фундамента центрального собора, наполовину ушедший в землю неразорвавшийся артиллерийский снаряд.

Рассказы о таких знамениях, передаваемые из уст в уста, лучше любой организованной пропаганды укрепляли решимость воинов, что, безусловно, сказалось на исходе войны. Характерно, что с вмешательством высших сил абхазы связывали и появление в критический для этноса момент такого выдающегося национального лидера, как В. Г. Ардзинба. «Промысел избирает именно этого Лидера» [С праздником 2005], «И наделил Всевышний разумом народ, чтоб взрастил он в себе Носителя Света, кому суждено будет развести огонь и спасти ближних своих на исходе дня» [Аламиа, 2005: 3].

Во время полевых исследований 1992-1993 годов, нами было установлено, что восприятие абхазами противников характеризуется наличием некоторых примечательных эмоциональных нюансов. Если отношение к солдатам, приехавшим в Абхазию воевать из других районов Грузии, было достаточно ровным и однозначным - как к агрессорам и завоевателям - то к грузинам, постоянно проживавшим на территории Абхазии и выступившим на стороне войск Госсовета Грузии, абхазы испытывали гораздо более сложный и обострённый комплекс чувств.

[33]

Мы неоднократно отмечали наличие своеобразного восприятия абхазами местных грузин – недавних переселенцев - как «гостей». Асасра (в условном переводе - гостеприимство) характеризуется жёсткой императивностью поведенческих установок, тем более, что здесь, как и в других категориях Апсуара, «соотношение ролей и статусов правильней представлять себе не как одностороннюю причинно-следственную, а как двустороннюю связь» [Абхазское долгожительство, 1987: 296]. Устойчивость норм Асасра была обусловлена тем, что сегодняшний хозяин завтра сам оказывался в роли гостя и имел все основания рассчитывать на столь же самоотверженный прием: «То, что ты положил в котёл, то твоя ложка и извлечёт» [Крылатые слова, 2005: 86]. Однако в Асасра существуют не менее жёсткие требования, регламентирующие действия человека, находящегося в гостях: «Дома – как ты хочешь, в гостях – как хозяева хотят» [Крылатые слова, 2005: 73]. Недостойное поведение гостя накладывало позорное пятно на весь его род: «Своего глупого родственника в гости не посылай» [Крылатые слова, 2005: 67]. Если же дурное поведение гостя переходило все границы, то он не только терял свой почётный статус и все привилегии, но мог потерять и жизнь.

Таким образом, намерение «гостей» (грузин) силой оружия выгнать хозяев (абхазов) из собственного дома расценивалось как осквернение этого традиционного института гостеприимства, имеющего отчётливую сакральную окраску (отдельные исследователи даже проводят прямую параллель между предписанной абхазской традицией постоянной готовностью к встрече гостя и христианским мотивом ожидания Мессии) [Иеромонах Дорофей (Дбар), 2005]. В таком контексте вполне логичным представляется восприятие абхазами этой категории противников как святотатцев, совершивших преступление не только против человечности, но и против религиозных устоев. Согласно жёсткой пословице, «Ни один человек, растоптавший абхазскую хлеб-соль, не уходил живым с этой земли». [Крылатые слова, 2005: 129]. Поэтому участие в войне воспринималось абхазами и как своеобразный крестовый поход за восстановление справедливого миропорядка.

Человеческие трагедии побеждённых, хоть и вызывали у абхазов сострадание, являлись, по их глубокому убеждению, заслуженной Божьей карой осквернителям Асасра. Так, по свидетельству А.Б. Крылова, Аныхапааю (служитель) святилища Дыдрыпш-ныха З. Чичба, «сожалея о большом количестве погибших во время грузино-абхазской войны…, рассматривает её и последовавшее вслед за ней бегство грузинского населения из Абхазии как нечто, предопредёленное свыше. По его словам, «Дыдрыпш разрешил грузинам поселиться в Абхазии в то время, когда её земля опустела». Однако после этого грузины вели себя «недостойно и наносили вред Абхазии», за что Дыдрыпш их «прогнал туда, откуда они пришли». Гнев апаимбара был настолько сильным, что погибли многие совершенно невинные люди» [Крылов, 2001: 216].

[34]

Примечательно, что восприятие противника как «гостя» сохранялось даже в разгар вооружённого противостояния. Во время нашего посещения в апреле 1993 года гауптвахты в г. Гудаута, ее начальник Ш. Джопуа так определил своё отношение к содержащимся под его наблюдением пленным: «Абхазцы всегда были гостеприимны - мы обязаны делать, как наши предки учили: да, он враг, он стрелял в нас, но пока он временно содержится здесь - он гость для нас. Я обижен на них, но, пока они здесь – я не злой на них».

В.А. Тишков отмечает, что «в среднемодернизированных обществах могут сохраняться существовавшие в прошлом нормы ведения войны и нормы мира. Современное нормативное (легитимное) насилие устанавливается государством и правом, в том числе и международным. Оно включает нормы ведения войны и поведения комбатантов в условиях вооружённых действий. Однако мне не известны случаи, чтобы эти нормы соблюдались в ходе вооружённых конфликтов последнего десятилетия, особенно если конфликты носили внутренний характер» [Тишков, 2001: 354-355].

Между тем, материалы наших исследований, официальные документы и сообщения представителей международных гуманитарных организаций, работавших в зоне конфликта, свидетельствуют о целенаправленном стремлении к соблюдению вышеупомянутых норм абхазской стороной. Свои поступки они оценивали как с точки зрения общечеловеческих ценностей, так и с позиций занимающей одно из высших мест в иерархии Апсуара категории Ауаюра(в условном переводе - человечность), которая понимается как уважительное, гуманное, достойное отношение к личности другого человека, выведенное за рамки национальной принадлежности.

В части воинского этикета Ауаюра предписывает неукоснительное соблюдение принципов высокой чести. Недопустимым считалось убийство врага из-за угла, в спину, спящего; категорически запрещалось жестокое, унижающее человеческое достоинство обращение с пленным. Ни при каких обстоятельствах не допускалось насилие в отношении женщины или ребёнка. Традиция требовала уважительного отношения к телам погибших, их достойного погребения, причем эта норма распространялась и на тела убитых врагов. Парадоксально, но эти, очевидно архаичные для наших дней нормы, соблюдались и в тех случаях, когда подобное благородство явно угрожало безопасности или даже жизни воина.

Безусловно, имели место и факты попрания Ауаюра, однако – пусть кратковременные, пусть целесообразные – они всегда негативно оценивались окружающими. В ходе всей войны Комиссия по делам военнопленных и защите прав гражданского населения республики под руководством Б.В. Кобахия (аналогичная Комиссия действовала и на стороне противника) осуществляла обмен не только пленных и заложников, но и обмен трупами погибших. По словам сотрудника Комиссии Д.Г. Агрба, им неоднократно приходилось фиксировать нарушения предварительных условий обмена, когда при договорённости

[35]

«живой на живого», грузинская сторона, получив своих пленённых солдат живыми, взамен передавала трупы, в том числе со следами надругательств - отрезанными ушами, гениталиями и т.д. Последний такой факт был зафиксирован 10 января 1993 г., сообщил Д.Г. Агрба (интервью записано в апреле 1993 г.), более того – трупы абхазских солдат были ещё тёплыми, то есть их, очевидно, казнили демонстративно, непосредственно перед обменом. Сотрудник Комиссии Р.Ш. Зантария – в ходе той же беседы - рассказал следующий случай: на контролируемой грузинской стороной территории Республики, в Очамчырском районе, где шла ожесточённая партизанская война, также неоднократно случалось, что абхазские партизаны после обмена пленными обнаруживали у своих бойцов следы пыток и другие увечья. Тогда N., командир одного из абхазских отрядов, своей волей изменил условия обмена, сделав обязательным предварительный осмотр пленных с обеих сторон. Обнаружив у своего бойца увечья, N. тут же причинял аналогичные повреждения идущему на обмен грузинскому пленному. Характерно, что этот жестокий метод был резко осуждён абхазами, как противоречащий нормам Апсуара, N. подвергся настоящему остракизму и чуть не лишился поста командира. Между тем, новость об этом «методе» стремительно распространилась по району боевых действий, его эффективность оказалась настолько высокой, что противник резко улучшил обращение с пленными. N. смог вернуть авторитет, тем более что прибегать к подобным действиям уже не было необходимости ни ему, ни другим абхазским командирам.

Стоит подчеркнуть, что все раненые грузинские военнопленные неизменно получали необходимую медицинскую помощь, уход и охрану. Последняя мера на абхазской стороне (в отличие от грузинской) носила превентивный характер: за всё время вооружённого противостояния не было зафиксировано ни одного случая нападения на военнопленных в абхазских госпиталях. Представитель Комиссии Республики Грузия М. Топурия по делам военнопленных во время нашего совместного посещения в апреле 1993 года гауптвахты в г. Гудаута подчеркнул отсутствие претензий грузинской стороны к условиям содержания пленных абхазской стороной.

Атмосфера ожесточения, нетерпимости, дискриминации по национальному признаку, неизбежная в условиях войны, вызывала у абхазов тяжёлые моральные переживания, стремление прервать цикл насилия. Вернувшись из находящегося в блокаде г. Ткуарчал, писатель Д. Ахуба с горечью писал: «В городе убито, уничтожено самое главное – простая встречная улыбка на лицах… Буквально в тридцати километрах, сразу за абхазскими позициями свирепствует самая опасная духовная чума – нацизм… и какими бы кордонами ты не старался оградить от неё родной город – чума не может не дать о себе знать. Прежде чем ныне поприветствовать встречного или просто улыбнуться, человек начинает думать, какой тот национальности…» [Ахуба, 1993: 23].

[36]

Несмотря на то, что для абхазской ментальности характерно представление о коллективной ответственности, в обществе присутствовала жёсткая установка: «Мы воюем с грузинской армией, но не с грузинским народом». Так, по свидетельству писателя и публициста В.В. Шария, «во время войны… наши материалы набирал обычно работавший там линотипист-грузин. О его позиции в этой войне нетрудно судить уже хотя бы потому, что он в условиях войны продолжал работать на абхазской стороне, то есть участвовал в нашей пропагандистской борьбе, а родной брат его даже воевал за абхазов, но, тем не менее, он, этот линотипист, оставался грузином. И вот, готовя рукописи для набора, я обычно старался представить себе его реакцию и убирал всё, что могло задеть его национальные чувства, всё то, что могло показаться обидным в отношении грузин как народа» [Шария, 1996: 37-42].

Итак, еще одним феноменом войны 1992-1993 годов можно считать соблюдение абхазами, несмотря на всю ожесточённость противостояния, традиционного всаднического этикета, рыцарских методов ведения войны, совпадающих с нормами современного международного гуманитарного права. Нам представляется, что причиной этого, порой иррационального поведения, послужило экзистенциальное стремление абхазов обрести нравственное превосходство перед гораздо более сильным численно и вооружённо противником. Таким образом, подобное мужество обречённых придало в понимании абхазов особый смысл этой войне - если не за физическое сохранение народа, то хотя бы за сохранение его национального достоинства.

Особого внимания заслуживает изучение влияния на этнопсихологию абхазов фактов, связанных с войнами советского периода, закрепленных широкой и грамотной системой государственной патриотической пропаганды. Наши полевые наблюдения убедительно показали, что абхазы конца ХХ века обретали моральную поддержку не только в героических деяниях далеких предков: опыт Великой Отечественной войны 1941-1945 годов, войны 1936-1939 годов в Испании, войны в Афганистане 1980-х годов не только органично вошел в абхазский военный обиход, но и стал дополнительным элементом консолидации сражающегося этноса.

Психологически отождествив противника с «фашистами», а себя, соответственно, с «советскими воинами-освободителями», сознательно принимая нравственное бремя преемников воинской славы дедов и отцов, абхазы ввели в свой военный обиход значительное количество культурных маркеров Великой Отечественной войны. Образный ряд середины прошлого века отчётливо прослеживается в облике боевых наград Республики Абхазия: «За отвагу» и «Герой Абхазии». Высшая степень признания воинской славы – звание «Апсны Афырхаца» - «Герой Абхазии». Между тем, «Афырхаца» - старинное абхазское слово, дословно - «муж, подобный молнии и грому» (Афы – Бог-громовержец пантеона абхазской традиционной религии). Очевидно,

[37]

что добавления названия страны к этому эндогенному понятию в принципе не требовалось. Медаль «Агумшараз» - «За отвагу», дословно переводится: «За бесстрашное сердце». Главный военный комиссар ВС РА С.М. Шамба в беседе с нами подтвердил, что официально принятый русский перевод, соответствующий советским аналогам, не случаен, выражает стремление подчеркнуть преемственность воинской славы, повысить моральный статус боевых наград молодой Республики. Несомненно, сходными мотивами руководствовалась и Комиссия при Президенте Республики Абхазия, состоявшая из деятелей культуры и представителей общественности, подводя в 1994 году итоги конкурса на дизайн соответствующих наградных знаков.

 Феноменальна история действовавшего в оккупированном Сухуме партизанского отряда женщин, подростков и стариков «Мститель», организатор и командир которого, 35-летняя Н. Туманова, в качестве инструкции практически дословно использовала текст романа А.А. Фадеева «Молодая гвардия». Между тем, обращает на себя внимание национальная специфика, проявленная в действиях «Мстителей»: например, символическое, сопряжённое с произнесением торжественной клятвы использование абриса собственной ладони для вышивки древнего национального символа Абхазии на флаге, предназначенном для водружения над городом. Опыт Великой Отечественной войны широко использовался при организации обороны сёл, оказавшихся на оккупированной территории, в организации фронтовой медицинской службы, в методах работы военных комиссаров. В средствах массовой информации и повседневном обиходе широко использовались такие сравнения, как «город Ткварчал – это абхазский Ленинград» или «сожжённое армянское село Лабры – это абхазская Хатынь». В солдатский лексикон органично, сохраняя совершенно определённую эмоциональную окраску, вошли такие многозначные и многоплановые слова-символы, как «комбат», «сестричка», «высота». Похороны погибших бойцов на территории сельских мемориалов, посвящённых тем, кто не вернулся с фронтов Великой Отечественной, стали устойчивой традицией. Совершенно естественно было воспринято решение Армянского (сформированного из местных жителей армянской национальности) батальона присвоить себе имя маршала Советского Союза И.Х. Баграмяна.

Характерной чертой вооружённого противостояния 1992-1993 годов является высокий уровень моральной легитимности одной из сторон конфликта. Именно это обстоятельство послужило определяющим фактором возникновения на территории России, особенно в её южных регионах, добровольческого движения в поддержку Абхазии. Как отмечается в Заявлении Государственной Думы Российской Федерации от 17 февраля 2010 года, «в тяжёлый момент на стороне абхазского народа выступили люди других национальностей, российские добровольцы» [Заявление Государственной Думы 2010].Экзистенциальный характер

[38]

 абхазского сопротивления, народный характер войны, широкое добровольческое движение, мотивация добровольцев, сходство отношения к обеим войнам со стороны мирового сообщества и СССР–РФ, обусловили ситуацию, в которой абхазские волонтёры открыто позиционировали себя как духовных наследников испанских интербригадовцев. Многонациональность добровольческого движения также напрямую ассоциировалась с архетипическим для советских людей понятию «интербригада».

Характерно, что главным элементом интерьера помещения штаба Конфедерации народов Кавказа, фактически ставшего штабом волонтёрских формирований, был самодельный лозунг «Нас не пройти!». Примечательно, что, когда в нашем присутствии в июле 1993 г. американский журналист поинтересовался содержанием лозунга, девушка-переводчица из Москвы, улыбнувшись, ответила по-испански: «Nopasaran!» В свою очередь, такой «перевод на английский» полностью удовлетворил любопытство американца.

Деятельное сочувствие россиян, возрождение кавказских традиций братской взаимопомощи, патриотический порыв молодёжи диаспоры оказали в том числе и моральное влияние на события 1992-1993 годов, усиливая убеждение абхазов в собственной правоте и легитимности. Интересно отметить, что и для абхазов было очевидно наличие этих исторических и культурных параллелей. Присутствие характерной «испанской» риторики можно легко проследить как в высказываниях простых граждан: «Если надо, то умрём, но не будем жить на коленях» - так решил абхазский народ» [Басариа, 2006: 81], «Победа или смерть – много нам не дано» [Басариа, 2006: 129], так и в пропагандистских строках профессионалов: «С детства в наше сознание входили строки: «Свобода или смерть!». Попробуйте вставить в эти строки вместо слова «свобода» слова «территориальная целостность» - и вы легко представите себе всю нелепость того, что обязана была внушить грузинскому народу тбилисская пропаганда» [Шария, 1995: 4]. Писатель Д.В. Ахуба, обращаясь к российским коллегам с просьбой о поддержке, призывал: «Вспомните подвиги… Хемингуэя, Эренбурга и Кольцова, с пером и оружием боровшихся за свободу и независимость других народов, боровшихся с фашизмом в чужих странах!» [Ахуба, 1993: 54]. 

Нами также были зафиксированы в абхазском воинском фольклоре заметные следы влияния субкультуры, сложившейся в 1980-е годы среди бойцов ограниченного контингента советских войск в Афганистане – солдатские анекдоты, переработанные соответственно местным реалиям. Примечательно, что эти сатирические миниатюры, высмеивающие дезертиров и воинов-разгильдяев, выполняли в условиях современной войны те же социальные функции, что и абхазские сатирические куплеты в минувшие века, реализуя общественное воздействие стыдом - Апхащара.

Несомненно, что вышеперечисленные культурные параллели, символизирующие преемственность воинской славы поколений, по-

[39]

служили ещё одним инструментом консолидации абхазского этноса в переломный момент его истории. Между тем, органично прижились только те заимствования, которые совпадали с национальной моралью, с установками Апсуара. Сохраняя эмоционально-психологическую окраску и общий облик своего времени, они подверглись видоизменениям, характерным для этнической культуры.

Подводя итоги, отметим, что проведённое исследование показало: победа в Отечественной войне народа Абхазии 1992-1993 годов, обусловленная рядом этнопсихологических факторов, доказывает, что национальное самосознание и в наши дни продолжает оставаться стержнем этнического развития абхазов: «Без предварительного знания духовного склада народа история его жизни кажется каким-то хаосом событий, управляемых одной случайностью. Напротив, когда душа народа нам известна, то жизнь его представляется правильным и фатальным следствием из его психологических черт. Во всех проявлениях наций мы находим всегда, что неизменная душа расы сама ткёт свою собственную судьбу», подчеркивал Г. Лебон [Лебон, 1996: 10, 107]. Духовные ценности Апсуара не только служат формированию современного образа жизни и поведения народа, но и становятся залогом сохранения и развития его идентичности в условиях глобализации – а порой и залогом его физического выживания. Вместе с тем, исследование показало, что формирование этнопсихологии абхазов не завершилось одновременно с формированием абхазского этноса. Напротив, её основа – древняя система Апсуара, оперируя своей гибкой диалектической конструкцией, и сегодня сохраняет способность к развитию, видоизменяя в соответствии с вызовами времени формы опредмечивания вековых нравственных установок.

Литература

Абхазское долгожительство. М., 1987.

Аламия Г.Эпоха Ардзинба // Абаза. Сухум, 2005.  №1 (6).

Ахуба Д.В. Люди и каратели. Статьи, репортажи, интервью. Гагра, 1993.

Басариа В.К. Время тяжких испытаний. Сухум, 2006.

ГалинИ. Крылатая фамилия // Герои Абхазии: Вып. I. Сухум, 1995.

Гумба Г.Д.Форма и сущность национального движения абхазского народа. Сухум, 2002.

Думанов Х.М., Першиц А.И.Мононорматика и начальное право. Статья вторая // Государство и право. М., 2000. № 9.

ЗаявлениеГосударственной Думы Российской Федерации от 17 февраля 2010 года// Российская газета. 19 февраля 2010 г.

Иеромонах Дорофей (Дбар).Некоторые размышления о национальной идее абхазов // Христианская Абхазия. Сухум, 2005. № 5 (12)

Итоговоекоммюнике / Научно-практическая конференция «Мультикультурализм и политические модели XXIвека». Женева, 2005 г.

[40]

Крылатые слова. Пословицы абхазов, проживающих в Турции / Собр., сост. и пер. О.Б. Шамба. Сухум, 2005.

Крылов А.Б.Религия и традиции абхазов (по материалам полевых исследований 1994-2000 гг.). Том № 2. М., 2001.

Лакербай М.А. Тот, кто убил лань. Новеллы. Сухуми, 1982.

Лебон Г.Психология социализма. М., 1996.

Маан О.В.Социализация личности в традиционно-бытовой культуре абхазов (Вторая половина XIX– начало XXвв.). Сухум, 2003.

Пословицы абхазского народа/ Сост. О. Шамба. Сухум, 1994.

С праздником,дорогие братья и сёстры, с Днём Победы! // Христианская Абхазия. Сухум, 2005. № 2.

Тишков В.А. Общество в вооруженном конфликте (этнография чеченской войны). М., 2001.

Шария В.В.Предисловие составителя // Герои Абхазии: сборник очерков. Вып. I.  Сухум, 1995.

Шария В.В.Некоторые особенности деятельности средств массовой информации враждующих сторон на войне и в послевоенный период // Бюллетень Абхазской Ассоциации Содействия ООН. Майкоп, 1996.

Шария В.Танк не страшнее кинжала. Рассказы. Сухум, 1998.

Шпет Г.Г. Введение в этническую психологию. СПб., 1996.

КroeberА. L.  StyleandCivilizations. N.Y., 1957.

Бройдо Анна Ильинична – руководитель проекта Национального института региональных исследований и политических технологий «Экспертное сообщество», этнопсихолог, кандидат исторических наук

[41]

Впервые опубликовано в изд.: Кавказские научные записки. Академия наук Абхазии, Российский государственный торгово-экономический университет. №1. М., 2012. с.24-41 (Номера страниц [41]указаны внизу страниц).