30. Велизарий отозван в Византию. Готы своим королем избирают Урайю. Он советует, чтобы они избрали Ильдибада...

30. Велизарий отозван в Византию. Готы своим королем избирают Урайю. Он советует, чтобы они избрали Ильдибада. Ильдибад предлагает Велизарию королевское достоинство. Велизарий, преданный Юстиниану, с замечательной скромностью отказывается от этой чести.

30. Некоторые из командиров римского войска, завидуя [208] Велизарию, возвели на него перед императором клевету, будто он захватил не принадлежащую ему ни с какой стороны тиранию. Не столько убежденный этой клеветой, сколько потому, что уже надвигалась на него война с мидянами, император спешно вызвал Велизария, чтобы послать его начальником в войне с персами. Охранять же Италию он велел Бессу, Иоанну с остальными вождями, а Константиану велел из Далмации идти в Равенну. Готы, жившие по ту сторону По, на север от Равенны, услыхав, что император вызывает Велизария, сначала считали этот слух бессмыслицей, полагая, что никогда Велизарий во имя своей верности императору не откажется от царства над Италией. Когда же они узнали, что он делает большие приготовления к отбытию, то все из оставшихся у них из знатных и благородных фамилий, сговорившись между собою, собрались в Тичино к Урайе, племяннику Витигиса, и, пролив вместе с ним много слез, сказали следующее: «Никто другой из племени готов не является столь виновным во всех несчастиях, которые мы переживаем, как ты; мы бы давно сместили с королевского трона твоего дядю, так трусливо и-несчастливо правившего нами, как сделали с Теодатом, племянником Теодориха, если бы, уважая твой энергичный образ мыслей, мы не решили оставить за Витигисом одно только имя королевского достоинства, а фактически передать тебе одному власть над готами. В гибель ввергло нас тогдашнее, казавшееся нам хорошим, благодушие, теперь же явное для нас безумие и причина всех наших бед. Как тебе известно, дорогой Урайя, на войне убито очень много готов и самых лучших, а из оставшихся в живых все лучшее с Витигисом и всеми богатствами увозит с собой Велизарий. Что то же самое немного спустя придется испытать также и нам, оставшимся в небольшом числе и в горестном положении, этого отрицать никто не может. Так вот, когда нас окружает такое множество бед, лучше погибнуть со славой, чем видеть, как враги увезут наших детей и жен на край земли. И, конечно, мы совершим [209] нечто достойное нашей славы, если будем иметь тебя во главе нашего дела». Так сказали готы. Урайя им ответил: «Что при теперешних тяжелых обстоятельствах нам следует предпочесть опасность войны состоянию рабства, в этом я с вами согласен. Но то, что вы хотите меня сделать королем готов, я считаю совершенно неполезным. Прежде всего потому, что, будучи племянником Витигиса, преследуемого всегда столькими несчастиями, я считался бы со стороны врагов человеком, вызывающим к себе мало уважения: ведь люди считают, что счастье или несчастье всегда переходит и на родственников. А затем я считал бы свой поступок кощунственным, вступая на престол дяди; и это очень многих из вас, естественно, отстранило бы от меня. Лично я утверждаю, что правителем готов для этой войны надо избрать Ильдибада, человека высшей доблести и удивительно энергичного. Так как Тэвдис, король визиготов, ему приходится дядей, то благодаря родству ему вполне возможно будет привлечь его к этой войне. А вследствие этого и войну с нашими врагами мы поведем с большими надеждами».

Эта речь Урайи показалась всем готам очень полезной. И тотчас же вызванный ими из Веропы Ильдибад явился к ним. Там он был облачен в королевскую порфиру и провозглашен королем готов. Они просили его при теперешнем положении дел принять все возможные меры в их интересах. Так вступил на престол Ильдибад. Немного времени спустя, созвав всех готов, он сказал: «Я знаю, что все вы, мои сотоварищи по боям, люди очень опытные в ведении войны, так что, конечно, мы никогда не пойдем на воину очертя голову. Разумная опытность менее всего может толкнуть на бессмысленную храбрость. Вспомнив обо всем, что случилось с нами раньше, следует теперь подумать о настоящем положении дел. Забвение того, что уже успело пройти, многих в ненужный момент побуждало на решительные действия вследствие именно этого незнания и в минуты крайней важности в достаточной мере им повредило. Ведь Витигис не против нашей [210] воли, не действуя самостоятельно против вас, отдал себя в руки врагов, но, отказавшись от энергичного образа действия, утомленные постигшими вас тогда превратностями судьбы, вы решили, что вам самим выгоднее, сидя дома, повиноваться Велизарию, чем без конца подвергать опасности собственную жизнь. Теперь же, услыхав, что он отправляется в Византию, вы решили начать переворот. Но каждый из вас должен бы подумать, что не все делается для людей так, как им кажется нужным, но что часто исход дел, казавшийся верным, сверх всякого ожидания, бывает обратным. Удача и раскаяние, многое исправляющие, бывают неожиданными. Что это случится и теперь с Велизарием, нет ничего невозможного. Поэтому сначала нужно спросить его самого, не хочет ли он вернуться к прежде заключенному договору, и затем уже, если это не удастся, приступить к каким-либо действиям». Так сказал Ильдибад. И готам показалось, что его планы хороши, и они спешно отправили послов в Равенну. Явившись к Велизарию, они напомнили ему о договоре и горько упрекали за нарушение, по их мнению, обещаний. Они называли его добровольным рабом, стыдили его, говорили, что ему не стыдно променять царское достоинство на рабство; упрекая его во многом другом подобного же рода. они звали его к власти. Равным образом они твердо обещали, что Ильдибад придет к нему добровольно, чтобы сложить свою порфиру к его ногам и провозгласить Велизария императором готов и италийцев. Так говорили послы, думая, что Велизарий немедленно без всякого колебания схватится за титул императора. Он же, чего они никак не ожидали, прямо ответил им, что при жизни императора Юстиниана нога его не вступит на императорский трон и он не примет звания императора. Услыхав это, они быстро удалились и передали Ильдибаду весь этот разговор. Велизарий отправился в Византию. Вместе с тем окончилась зима, а с ней окончился и пятый год (539-540) войны, которую описал Прокопий.