Великая Абхазская Стена. Оригинальный текст.

   Историческая география Абхазии находится еще в зачаточном состоянии. Целый ряд вопросов, связанных с приурочением тех или других местностей, городов, местообитаний племен и народов, указываемых древними авторами, остается неразрешенным.

   Где, например, были города Неаполь и Эйя, о которых говорит Птолемей? Где Цивиллон и Трахея Прокопия Кесарийского? Существовали ли на месте Бедии и Илори древнегреческие поселения, как указывает Дюбуа и другие? Действительно ли кораксы Плиния и Птолемея – предки абхазцев, живших в Цебельде? Можно было привести еще десятки вопросов, на которые до сего времени не дано ответа.

   Одним из интереснейших вопросов в области исторической географии Абхазии является вопрос о Келасурской или Великой Абхазской стене.

   Недаром в числе вопросов, предложенных к обсуждению на 5 археологическом съезде в Тифлисе стоял вопрос «о подробном исследовании и подробном описании древних развалин в Келасури». К сожалению, задача эта до сего времени осталась невыполненной и обследование Абхазской стены вновь стоит очередной задачей Абхазского Научного Общества в текущем году.

   Цель настоящей статьи – сгруппировать данные об этом памятнике старины, вновь подчеркнув необходимость скорейшего его обследования и зафиксирования. Надо сказать, что, по-видимому, разрушение его идет быстрыми шагами. Многого из того, что еще видели Дюбуа, Уварова, Чернявский и другие, уже нет, а то, что осталось, продолжает разрушаться.

   Вторая цель статьи – показать, что общепринятое мнение о древнегреческом происхождении этого памятника можно не без достаточных оснований оспаривать, даже исходя из тех скудных археологических и литературно-исторических данных, какие у нас имеются.

   Прежде всего, следует остановиться на тех описаниях Келасурской стены, какие даются ее исследователями.

   Первым из научных исследователей упоминает о Келасурской стене Дюбуа[1], видевший ее в 30-х годах прошлого столетия.

   Приморскую башню близ устья Келасури Дюбуа считает остатками большого сооружения, бывшего исходной точкой высокой стены, тянувшейся на вершину горы к другим развалинам, находившимся напротив дома Гассан-бея. От внешнего угла этих последних отделялась вторая стена, вдающаяся вглубь страны и включавшая в свои пределы обширное пространство. Эта стена закрывала ущелье рек Маркулы и Гализги, затем спускалась вниз к Бедии и заканчивалась у Ингура выше Атангело в 20 верстах от берега моря; всего длина ее – 160 верст.

   Уварова[2] также считает приморскую башню конечным укреплением, венчающим со стороны моря так называемую «гигантскую абхазскую стену» стена и башня, по описанию Уваровой, сложены из огромных голышей и скреплены местной известью. Внутренняя стена башни обтесана и представляет довольно гладкую поверхность. Что касается направления стены, то Уварова говорит, что она, «по всей вероятности, огибает гору Адагуа, спускается к р. Кодору, огибает далее горы Кеч, Амгару, хребет Пинав, спускается до Мокви, Бедии, Окума, Атангела и берегом р. Ингура доходит до самого моря».

   Кроме того, Уварова ставит в связь с этой стеной девять башен в Маджарском ущелье; сложены они из кругляков и так густо заросли растительностью, что туда нельзя добраться. С большим трудом исследовательнице удалось осмотреть одну из башен, которая оказалась четверо угольной с закругленными углами.

   О Келасурской стене говорит и Сухумский археолог В. Чернявский в своей «записке о памятниках Западного Закавказья»[3]. Он считает ее своего рода Китайской стеной, окружавшей всю южную половину Абхазии, но добавляет, что «никто не проследил и не подтвердил действительного протяжения этого чуда». Чернявский упоминает также о башне, стене и развалинах древнего замка на террасе горы. Далее он говорит о нескольких древних башнях, замыкающих ущелье Келасури в 8 верстах от устья, которые разобраны на постройку греческого селения Александровского, и о семи древних башнях, замыкающих ущелье р. Маджара, ведущие в Цебельду.

   Дополнительные сведения о Келасурской стене имеются в статье, помещенной в «Черноморском Вестнике» от 27 июня 1896 года и, по-видимому, редактированной также В. Чернявским. В ней говорится, что Чернявским вместе с зоологом Вагнером открыта впереди приморской башни целая крепость, находившаяся во время экспедиции Уваровой под морским песком и открывшаяся благодаря наводнению р. Келасури.

   О самой стене Чернявский в этой статье добавляет, что она в 160 верст длиною, с каменными башнями, двойная. Стена эта шла также и по тому месту, где теперь море, и смыкалась с Сухумской крепостью – цитаделью Sebastopolisa. Следы ее им найдены в разных местах бухты. Шла она также и позади Сухума до крепости на горе Нового Афона и, наконец, смыкалась с Дербентской стеной.

 К. Кудрявцев[4] также считает приморское укрепление началом Келасурской стены, которая от Келасури поворачивала к югу, пересекала р. Маджару и Кодор у горы Сахарная голова (Адагуа) и шла у сел. Джгерды, Чилов или Чилоу, Губ или Гупы, Бедия, Окума до р. Ингур и по его берегу до самого моря. Длина стены – не менее ста верст.

   Мурие[5] также упоминает об этой стене, ссылаясь на «описание Колхиды» итальянского монаха Цампы (Zampi).

   По Мурие, стена эта шла от Моквы до истоков Ингура. Следы ее видны до сего времени.

   Из приведенных описаний Келасурской стены видно, что многого из того, что видели упомянутые исследователи, уже нет. Нет второй стены, которая, по словам Дюбуа, шла от внешнего угла развалин укрепления на горе далее вглубь страны. Нет также и следов крепости перед приморской башней, которую обнажали разлив Келасури и которую видел Чернявский. Даже та стена, которая идет от моря к развалинам на вершине ближайшего холма, наполовину уже разрушена.

   Об отдельных фрагментах Келасурской стены кое-какие сведения  также имеются.

   Наиболее полно обследован приморский фрагмент стены; его видели – Дюбуа, Уварова, Чернявский, Сизов и другие. При осмотре его мною в феврале 1926 года он имел следующий вид: около моря у самой прибрежной гальки, куда достигают волны во время сильного волнения, подымается узкая (8шагов ширины), но высокая, до 3-х сажень, башня, имеющая в длину шагов 20. Сохранились все стены. Лучше всех обращенная к морю. Помещение внутри башни очень узко, всего три аршина шириной; в стене противоположной морю (восточной) сохранились остатки окна; у стены, обращенной к Сухуму – небольшая цистерна. В башню можно проникнуть как со стороны стены обращенной к Сухуму (северной), так и с противоположной; решить, где был вход сейчас трудно. Перед башней никаких заметных следов крепости нет. Непосредственно от башни начинается стена. Тянется она шагов на 200, причем в двух местах, - там, где проходит узкоколейка и шоссе, поломана. После того, как стену пересекает шоссе, она начинает подыматься на ближайший холм и доходит до дома гр. Гангия на ближайшей террасе, который построен, по-видимому, на месте древней квадратной башни, послужившей фундаментом. Далее на протяжении 200 шагов следов стены не сохранилось, затем опять начинают попадаться отдельные фрагменты, заканчивающиеся на вершине холма башней; от этой башни лучше всего сохранилась северная стена над обрывом свыше двух сажень высоты. К башне примыкает обширное окруженное стеной пространство до 200 шагов длиной, а шириной – в начале до 50 шагов, а к концу до 30 шагов. На южной стороне – вход. Вся стена, местами почти разрушившаяся, густо заросла растительностью, главным образом, ежевикой, через которую очень трудно пробраться; вход на половину заложен камнями, внутренность огороженного пространства – запахана, в пахоте попадаются фрагменты глиняной посуды грубой работы. Немного ниже южной стороны огороженного пространства, шагах в 50, развалины маленькой часовни (9 Х 6 шагов) с полукруглой алтарной частью. Как эта часовня, так и вся стена и башни построены из одного и того же материала – крупного круглого булыжника с примесью к цементу гальки. Пространство от дома гр. Гангия до вершины холма покрыто запущенным фруктовым садом. Приблизительно посередине склона – остатки двух мусульманских могил с тремя надгробиями, два из коих валяются на земле. На двух надпись по турецкий и годы (1261 и 1252 – гиджры). Таков начальный фрагмент стены.

   У Дьячкова-Тарасова есть указания на то, что Келасурская стена кончается у Ингура в 6 верстах от Зугдиди и упоминание об остатках ее у селения Александровка на р. Келасури[6].

   У В. Гарцкия при описании Чиловской пещеры упоминается о старинной стене, «спускающиеся с гор в долину полукругом. В состав стены входят также старинные четырехугольные башни из дикого камня; они находятся на незначительном расстоянии друг от друга»[7].

   К статье И. Лихачева[8] о той же Чиловской пещере приложена небольшая схематическая карта, на которой показано направление Келасурской стены. К сожалению, ни каких комментарий к карте не имеется. Направление стены по карте Лихачева показано от устья Келасури через р. Кодор на Джгерды, затем к Чиловской пещере; далее стена поворачивает к югу, проходит восточное селение Гуп и спускается к Бедии. Дальше Бедии стена не показана. Судя по тому, что фрагменты стены от Чилоу до Бедии обозначены сплошной линией, а остальная часть пунктиром, Лихачеву было известно положительно только о фрагменте Чилоу – Бедия, остальная же часть стены нанесена предположительно.

   А. М. Павлов[9], направляясь из Окума в Зугдиди, видел на горах расположенные друг против друга развалины 4-х башен. Так как башни эти лежат на приблизительном направлении стены, то по справедливому замечанию В. И. Стражева[10], эти башни также быть может, входят в систему Великой Абхазской стены.

   Из приведенных данных видно, что большая часть предполагаемого протяжения стены не обследована. Собственно говоря, известны только фрагменты у берега и в районе сел. Гуп и Чилоу. Особенно сомнительны фрагменты от Келасури до Кодора и от Чилоу и от Атангело до устья Ингура. Дюбуа и Дьячков-Тарасов говорит, что Келасурская стена кончается у Ингура; другие, что она идет по берегу Ингура до моря. Ингур сам по себе служил достаточной преградой, чтобы была надобность укреплять его сплошной стеной; здесь возможны только отдельные башни или укрепления.

   Вообще определенных данных о существовании сплошной стены нет; возможно, что существовала только цепь укреплений, идущая в направлении, указываемом для этой стены.

   Однако, настойчивые указания Дюбуа, Уваровой, Чернявского и других археологов на существование сплошной стены не позволяет решительно высказаться по этому вопросу, пока предполагаемые изыскания не дадут того или иного определенного ответа.

   Переходя к вопросу о том, кто построил Келасурскую стену, прежде всего, приходится остановится на мнении Дюбуа[11].

  Ссылаясь на свидетельства  Птоломея, указывающего под именем  ισχυρό τείχος сильную стену недалеко от р. Коракса, и Стефана Византийского, также упоминающего о стене Кораксиенов, Дюбуа находит, что Коракс – это Кодор, а Кораксиенская стена – Келасурская стена. Назначение этой стены, по мнению Дюбуа, защищать Диоскурию и ее колонии – Гуенос, ныне Тгуанос, Илори, Бедию и Гераклию (Анаклию) от набегов горцев, главнейшими из коих были кораксиены-цебельдинцы. Приведя затем вкратце историю Диоскурии-Севастополиса и Лазики под владычеством римлян и византийцев, Дюбуа делает вывод, что ни те, ни другие не могли построить этой стены.

  Мурье[12] разделяет мнение Дюбуа, считая, что стена выстроена греками Диоскурии, Гуеноса (Игуанас), Илори, Бедии и Анаклии для защиты от набегов различных горских народов, которые их окружали.

   Уварова[13], упомянув о предании, что Келасурская стена была построена Юстинианом для защиты Абхазии от набегов соседних горских племен, приводит мнение Дюбуа и признает, что мнение это имеет некоторое значение.

   Чернявский[14] вначале о строителях Келасурской стены почти не высказывался. Упомянув о том, что прекрасное изображение этой стены имеется на карте Ламберти, он затем указывает, что укрепление у устья Келасури это – Трахея, а Циль, Цебель, Цебельда – Цибиллон Прокопия. Из этого можно заключить, что именно византийцев он считает строителями Келасурской стены.

   Однако в упоминавшийся уже статье «Черноморского Вестника» он прямо называет ее Кораксинской стеной и говорит, что она уже стояла в VI в. До Р.Х., во времена Гекатея Милетсокго, т.е. присоединяется к мнению Дюбуа.

   К. Кудрявцев[15] наиболее вероятным считает предположение, что Келасурская стена построена для защиты от набегов горцев, так как она делала приморскую часть Кодорского района и всю почти Самурзакань одной большой крепостью.

   Высказываться о строителях стены до ее исследования или описания Кудрявцев считает невозможным, но предание о постройке ее Юстинианом не выдерживает критики, так как об этой стене говорит еще Гекатей, живший в VIв. До Р.Х. возможно, что и Геродот, говоря о существовавших в его время в Скифии стенах киммерийцев, подразумевает Абхазскую стену.

   Далее Кудрявцев повторяет мнение Дюбуа: - Коракс – Кодор, кораксиены – кодорцы, дальцы и цебельдинцы и Коракские стены современные Келасурские, пересекающие Кодор, т.е. в окончательном выводе присоединяется к Дюбуа.

   Сизов[16], приведя ссылку Чернявского на карту Ламберти, говорит, что стена Ламберти идет в совершенно ином направлении, чем Келасурская. По Ламберти, она не доходит до устья Келасури, снабжена деревянными башнями и должна защищать Мингрелию от Абхазии, а, следовательно ее нужно отнести к более позднему времени, тогда как Келасурская стена весьма почтенной древности, на что указывает характер ее постройки, правильность и солидность башни у моря. К тому же, судя по башне у моря, стена эта должна быть обращена фасом к Мингрелии и Грузии.

   Окончательный вывод Сизова, что стена эта защищала византийские владения от мингрельцев. В подтверждение Сизов ссылается на грузинскую летописьქართლის ცხოვრება (Картлис Цховреба), в которой при описании нашествия арабского эмира Мурвана Кру на Грузию упоминается о пограничной между Грузией и Грецией стене, так называемой «Клисурой». Ссылается также Сизов и на найденный у устья Келасури камень с греческой надписью латинскими буквами, о которой говорил Байерн.

   Итак, по-видимому, большинство исследователей придерживаются взгляда Дюбуа.

   Вполне отдавая должное эрудиции и добросовестности Дюбуа, одного из первых пионеров в области исторической географии не только Абхазии, но и всего Черноморского побережья, Грузии и Армении, надо все же признать, что в некоторых своих выводах Дюбуа был несколько поспешен. Объясняется это тем, что до него в этой области, было сделано очень мало; сейчас мы можем оперировать, хотя и с небольшим, но все же имеющим значение материалом. Отсутствие археологического материала заставляло Дюбуа основывать свои выводы почти исключительно на литературных данных и свидетельствах древних авторов.

   Прежде всего, для подтверждения своего мнения Дюбуа пришлось, вопреки указаниям Страбона и Арриана, поместить Диоскурию не на месте современного Сухума, а у реки Скурча – Мармара. Соглашаясь, что Сухумская бухта является лучшей на всем побережье от Гелинджика до Батума[17], а также и с тем, что основание греками Диоскурии не на самом Кодоре, а на маленькой речке Скурче является странным, Дюбуа, тем не менее остается при первоначальном мнении.

   По-видимому, главной причиной побудившей Дюбуа искать Диоскурию у Кодорского мыса было название мыса – Исгуар, Искурия, Скурча. По крайней мере, с этого он и начинает свои соображения[18]: «Край этой равнины (образованной наносами Кодора)» говорит Дюбуа «омываемой морем разрезан на несколько частей, имеющих столько же мысов, из них главнейшие Кодорский и Искурия (Iskouriah). Имя, которое носит второй, указывает на замечательную местность и мы недалеки от пункта, который занимала античная Диоскурия, метрополия греческих колоний в Абхазии». Далее Дюбуа говорит, что развалины Диоскурии находятся при устье маленькой речки, называемой Искурия (Iskouriah), Цкузамели (Tskouzameli), или Мармара.

   По-видимому, сам Дюбуа в этой местности не был, а потому ссылается на своих предшественников. Однако и эти последние дают немного. Так Шарден[19] высадился в 1672 г. В Исгауре при устье Мармаркари (Marmarcari) и нашел там… несколько шалашей из листьев и ни одного дома.

   Де-ля Мотре (DeLaMotraye[20]) был в Абхазии в 1712 г., высаживался в Севастополисе (?), видел в двух мечетях несколько хорошо отполированных колонн и отбитую голову (статуи?), которую один житель нашел в своем винограднике; купил несколько монет, из которых одна была Диоскурии.

   Здесь неясно – где же был Де ля Мотре. Если на берегах Мармары – Скурчи, то каким образом он там видел две мечети с колоннами, когда ни до него, ни после него там никто ничего не видел. Не вернее ли, что, Де ля Мотре был не у Кодорского мыса, а в Сухуме, который и назывался Севастополисом.

   Ротье (Rothiers)[21], бывший на берегу Мармары в 1817 году, нашел там только жалкую деревушку, выстроенную над «развалинами Диоскурии». Какие именно развалины видел Ротье и почему он их считает развалинами Диоскурии, Дюбуа не говорит. Заметим, что Сизов, бывший там же в 1886 году, опять таки не нашел ничего. Вот и все фактические данные Дюбуа; тем не менее, он находит возможным утверждать, что именно на берегах р. Скурчи – Мармары скрытые великолепным лесом лежат величественные развалины Диоскурии. Думается, что фактических данных слишком недостаточно для такого категорического решения вопроса особенно, если сравнить их с определенными указаниями Сизова, Чернявского, Введенского, Комарова и других русских археологов об остатках древней Диоскурии, найденных в Сухуме.

   Между тем нахождение Диоскурии на берегах р. Мармара служит для Дюбуа главным доказательством древнегреческого происхождения Келасурской стены, которая, по его мнению должна была защищать именно Диоскурию и ее колонии – Гуенос (Guenos) – ныне Тгуанос (Ола-Гуана Чернявского), Илори, Бедию и Гераклею ныне Анакрию (Анаклия)[22].

   Если Диоскурия была вне стены, то окажется, что стена почти пустое место, так как оставшиеся города во всяком случае были слишком незначительны, чтобы ради них строить такое сооружение. Неясно также, почему диоскурийцам, если Диоскурия была у Кодора, понадобилось строить стену чуть не на 20 километров от города у Келасури, что  понапрасну увеличивало размер постройки. У Дюбуа здесь одно сплетается с другим – нахождение Диоскурии у Кодора оправдывает постройку стены, а существование стены подкрепляет мнение о нахождении Диоскурии у Кодора.

   Но если даже допустить, что Диоскурия была тем, где указывает Дюбуа, то и тогда постройка Келасурской стены древними диоскурийцами была бы мало вероятна.

   Доказательства, приводимые Дюбуа основываются на отождествлении Коракса древних с Кодором[23], откуда он заключает, что кораксы – это цебельдинцы, а Кораксиенская стена – стена у Кодора – Коракса, защищавшая Диоскурию главным образом от кораксов – цебельдинцев.

   Все эти соображения довольно спорны. Прежде всего – Коракс. Дюбуа считает, что наиболее компетентным в определении местонахождения Коракса является Птолемей.

   Что же такое Коракс по Птолемею? Это река, служащая границей между Колхидой и Азиатской Сарматией; устье ее лежит под 70 градусов 30’ восточной долготы и 47 градусов северной широты; Диоскурия, Птолемею, лежит под 71 градусов 10’ и 46 градусов 45’[24]. Таким образом, по Птолемею, Диоскурия лежит на 15’ южнее северной границы Колхиды (т.е. устья р. Коракса) и на 40’ восточнее. Другими словами, по Птолемею, от Диоскурии до северной границы Колхиды должно оставаться расстояние равное 1/8 всего градусного протяжения Колхиды (от устья Фазиса – 45 градусов до устья Коракса – 47 градусов, всего 2 градуса расстояния).

   Между тем, по Дюбуа, устье Коракса и Диоскурии должны находиться почти под одной и той же широтой и долготой. Разницей 15’ пренебрегать нельзя, а потому и отождествлять Коракс с Кодором, основываясь на Птолемее, также нельзя. Скорее Коракс Птолемея это не Кодор, а Бзыбь.

   Что древние к Колхиде относили не только Диоскурию, но и Питиус – Пицунду, свидетельствует Страбон. Говоря о восточных берегах Черного моря, заселенных керкетами, ахеянами, загами и гениохами, Страбон заканчивает так – «от Бат он (берег) делает мало-помалу поворот и, повернувшись к западу, оканчивается у Питиунта и Диоскурии, потому что эти местности Колхиды соприкасаются с упомянутым берегом. За Диоскурией следует остальная часть берега Колхиды»[25]. Следовательно, по Страбону, границей Колхиды не может быть Кодор, а опять-таки скорее Бзыбь; Кораксиенская же стена Птолемея должна быть не по близости Кодора, а по близости Бзыби. Быть может это та стена, о которой упоминает археолог Введенский «…стена, идущая от берега моря вглубь и находящаяся против Бомборской поляны, в том месте, где на карте Каталанино обозначено CavediBoxo»[26] если Коракс не Кодор, а Бзыбь, то стена эта идущая по направлению к бассейну Бзыби с большим вероятием может быть названа стеной Кораксова, чем стена идущая к Кодору. Наконец, ничего невероятного нет и в том, что от стены Кораксов, о которой впервые упоминает еще Гекатей Милетский (около 550 г. До Р.Х.) до нас ничего не сохранилось, ибо с тех пор прошло больше 2 ½ тысяч лет. Недаром ни Страбон, ни Арриан, эти два наиболее компетентных и достоверных древних авторов в области исторической географии восточного побережья Черного моря, ничего не говорят о стене Кораксов. Птолемей же и Стефан Византийский могли упоминать о ней только со слов более древних авторов, не проверив, существует ли эта стена в их эпоху?

   Далее о народе Кораксах. Сведения, даваемые о Кораксах древними очень скудны. Ранее всего о них упоминает Гекатей и Скилакс Кориандский[27].

   Гекатей говорит – «Кораксы, колхидское племя по соседству с колхами, Коракская стена и страна Кораксов»

   Скилакс Кориандский – «За ахеями народ гениохи, за гениохами народ кораксы, за кораксами народ колика, за ними народ меланхлены, у них Метазорис и река Эгипиос. За меланхленами – телоны; за этими же народ колхи и город Диоскурия и греческий город Тиенос и реки Тиенос и Херобий, Хорсос и Ариос, за ними р. Фазис и греческий город Фазис». По-видимому, все эти народы, реки и города Скилакс перечисляет по направлению с ю. з. на ю.в., от Азовского моря к Фазису. Если это так, то кораксы должны жить где-то к с.з. от Диоскурии, причем рядом с ними к югу живут Колики. Если Диоскурия – Сухум, то Кораксы должны были находиться к с.з. от Сухума, а не в бассейне Кодора.

   Позднейшие из древних авторов также не вносят ничего нового и более определенного в вопрос о кораксах. Так, Плиний[28] говорит: «…к ним (т.е. к племенам гениохов) примыкает Понтийская страна коликов, откуда Кавказский хребет направляется к Рифейским горам, с одной стороны склоняясь к Понту Эвксинскому и Меотийскому озеру, а с другой стороны к Каспийскому или Гирканскому морю. Остальные части берега населены дикими народами т.н. меланхленами и кораксами, там есть колхидский город Диоскурия». По Плинию, следовательно, выходит, что Кораксы жили на берегу моря недалеко от Диоскурии; приурочить к Кораксам Плиния цебельдинцев, поэтому довольно затруднительно.

   О местонахождении кораксов по Птолемею уже было сказано.

   Стефан Византийский[29], на которого также ссылается Дюбуа, по-видимому, повторяет более ранних авторов. «Народ Кораксы» говорит он «колхидское племя живет, близко к Колам (сравни выше у Гекатея). Народ колы живет у Кавказа. Предгорья Кавказа называются колийскими горами, а страна Коликой».

   Вряд ли при сомнении в тождестве Коракса с Кодором можно, на основании вышеприведенных свидетельств древних авторов, утверждать, что кораксиены это цебельдинцы.

   «Во времена Страбона» говорит Дюбуа[30] «эти кораксиены имели царя и совет из 300 человек; они могли выставить 200 000 человек пехоты» и далее делает вывод, что воинственность этого народа и побудила греков огородиться стеной. Между тем Страбон[31] имени кораксов не упоминает и данные приводимые Дюбуа относит к фтирофагам. Конечно, фтирофаги – это только прозвище, данное греками какому-то народу, вследствие, как говорит Страбон, их грязи и нечистоплотности. Вообще греки часто называли народы не их собственными именами, а прозвищами. У того же Страбона есть и антропофаги, и ихтиофаги, и акридофаги, и креофаги и даже элефантофаги; далее есть меланхлены (черные плащи), гипербореи и т. д. Относится ли прозвище фтирофаги к кораксиенам уверенно сказать нельзя, тем более, что Плиний под фтирофагами разумеет не кораксиенов, а сванов (Suani), хотя о народе кораксах он упоминает[32].

   Конечно, с другой стороны, для колоний древних греков было безразлично, грозила ли им опасность со стороны сванов, фтирофагов или кораксиенов. Важно то, что такая опасность действительно могла существовать, но, даже при наличии этой опасности, думается, диоскурийцы не могли построить стены подобной Келасурской.

   Постройка стены, идущей чуть не на 30 километров вглубь страны и охватывающей огромную территорию, очевидно, предполагает господство диоскурийцев над находившимися на этой территории народностями.

   Между тем древнеэллинские колонии в варварских странах в большинстве случаев не распространяли так далеко свое господство вглубь материка, ограничивая его лишь небольшой прибрежной территорией. Укажу для примера на две наиболее могущественные и крупные греческие колонии, находившиеся приблизительно в таких же условиях, как и древняя Диоскурия. Это колония фокейцев Массилия (Марсель) на южном берегу современной Франции и колония коринфян Сиракузы в Сицилии.

   Только с помощью римлян удалось жителям Массилии оттеснить аборигенов страны от побережья, при чем «от морского побережья с гаванями варвары были оттенены на 12 стадий (2,22 клм.), а от каменистого на 8 стадий (1,48 клм.)»[33] только узкая прибрежная полоса в 1-2 клм. Находилась во власти массилийцев, вся остальная территория была во власти варваров.

   Тоже мы видим и в Сиракузах. Несмотря на могущество сиракузских тиранов, на богатство и значение этого города Архимеда, бывшего метрополией нескольких городов, греки владели только прибрежной полосой. «Эллины» говорит Страбон[34] «не допускали никого из них (варваров) к берегу, но были совершенно бессильны удержать их от занятия суши; и до настоящего времени сицилийцы, сиканы, моргеты занимают остров».

   Если мы обратимся к более близким нам колониям греков на северных берегах Черного моря, то увидим ту же картину – греки владеют лишь небольшой территорией в непосредственной близоси от города; все остальное пространство – во власти варваров. В Херсонесе Гераклейском (Крым, близ Севастополя) еще во времена Страбона скифское племя тавров грабило всех проезжавших мимо бухты Символов. Полководцы Митрдата с трудом выдерживали осаду скифами Херсонеса[35].

   Пантикапея[36] занимала холм в 20 стадий в окружности. Во времена Босфорского царства его граница шла вдоль берега моря до Феодосии и только при Митридате Евпаторе и в последующий римский период босфоряне более – менее удачно вели борьбу с жителями внутренней части Крымского полуострова, но к этому времени босфорское царство уже утратило характер чисто-эллинской колонии, обратившись в полу варварскую монархию со смешанным населением.

   Лишь с эллинизированием коренного населения греческие колонии превращались в сильные эллинские же государства.

   Нет никаких оснований предполагать, что Диоскурия находилась в других условиях, или подчинялась иным законам, чем греческие колонии в других варварских странах. Причины, действовавшие здесь были для Диоскурии те же, что и для других колоний – мирный характер колонизации греков, предпочитавших торговлю войне, численная слабость греческого населения по сравнению с окружавшими их народностями и воинственность последних.

   Нельзя предположить, что Диоскурия была сильнее Массилии, Сиракуз, или даже Пнтикапеи, равно как ничто не дает основания думать, что гениохи, сваны и другие горцы, соседившие с Диоскурией были менее воинственны, или менее любили свою свободу, чем салии и лигии Средиземноморского побережья Франции, или сиканы и моргеты Сицилии.

   Не встречается у древних авторов и указаний на то, чтобы колонии древних эллинов окружали свою территорию стенами подобной Келасурской. Конечно древнегреческие колонисты укрепляли свои города – обводили их стенами, строили акрополи, но окружить всю территорию стеной такого большого протяжения им было бы не под силу.

   Только в тех случаях, когда это позволяли географические, или вернее топографические, условия местности, т.е. когда колония располагалась на мысу или полуострове, они перерезывали перешеек, отделявший мыс или полуостров от материка, стеной. Так были укреплены Скиллей и Тарент в Великой Греции (южная Италия), Синопа в Малой Азии, расположенные на полуостровах и мысах[37], Херсонес Фракийский[38] на Галлипольском полуострове и Херсонес Гераклейский[39] на Гераклейском полуострове. Древние Сиракузы, состоявшие из 5 городов, были правда, по свидетельству Страбона[40], окружены стеной, но города эти настолько близко были расположены друг к другу, что стена эта была длиной всего 180 стадий (33,3 клм.), обвести стеной 5 городов, расположенных на пространстве 33 клм. Имело смысл, но обводить стеной в 160 клм. Пространство, где расположено 3, самое большее 4, города было не рационально и не под силу древним эллинам.

   Дюбуа[41] из трех городов, указанных им в подтверждение того, что древние греки имели обыкновение строить стены подобные Келасурской, как раз указывает именно на два Херсонеса (Херсонес – перешеек) – Херсонес Гераклейский и Херсонес Фракийский.

   Размеры стен, замыкавших эти перешейки, были не велики, перешеек Херсонеса Гераклейского имел 40 стадий (7,40 клм.), перешеек Херсонеса Фракийского также 40 стадий (другие еще меньше). Выстроить стену в 7 – 8 километров в непосредственной близости от города было возможно и рационально, равно как могло найтись и достаточно войска для ее защиты, построить стену длиной в 160 клм. было для греческих колоний не под силу, а еще труднее было бы ее защищать.

   Так как башни, как это указывает Страбон для стены Асандра[42] располагались на расстоянии одной стадии[43], то на 160 клм. пришлось свыше 800 башен, а, следовательно для защиты такой стены потребовалось бы большое количество воинов, вероятно, в несколько тысяч. Могла ли Диоскурия выставить такое количество воинов? Думается, что нет. Ведь это должно было быть постоянное войско, которое все время охраняло бы стену, иначе терялось бы всякое разумное основание существования этой стены, а такого большого постоянного войска греческие колонии не имели. Только в минуту крайней опасности и полного напряжения сил, даже очень сильные колонии эллинов выставляли не более 2, 3 десятков тысяч воинов. Так Сибарис, который «подчинил себе четыре соседних народа в 25 городов», в борьбе с Кротоном вывел 30 000 войска. Тарент выставлял 30 000 пехоты и 3 000 конницы[44] и т. Д. Большее количество войск могло быть выставлено как исключение, особенно могущественными колониями.

   Что касается указания Дюбуа на подобную стену в Босфорском царстве, то хотя он и не указывает, какую именно стену подразумевает, но, по всей вероятности, речь идет о стене в 360 стадий (около 66 клм.), которой, как говорит Страбон[45], со слов Гипсикрита, Асандр «укрепил перешеек у полуострова при Меотиде». Здесь, прежде всего надо сказать, что постройка эта относится к тому времени, когда Босфорское царство, как сказано выше, утеряло характер греческой колонии, ибо Асандр, царствовавший после Фарнака, сын Митридата Евпатора, был ставленник императора Августа (49 – 14 г.г. до Р.Х.) и находился в зависимости от Рима, ка что указывают и монеты его с изображением римского курульного кресла[46]. Постройка такой стены царем полу варварского государства, находившегося под могущественным покровительством римлян, допустима. Но здесь возможна и ошибка. Дело в том, что перешейка длиною в 66 клм. в Крыму нет. Из слов Страбона – «укрепил стеною перешеек при Меотиде, имеющий в длину 360 стадий» нельзя решить говорит ли он о Перекопском или о Керченском перешейке. Если речь идет о Перекопском перешейке, то его ширина всего 7 верст. Сам Страбон[47] не уверен в том, какой ширины этот перешеек; он говорит: - «здесь находится перешеек, который отделяет озеро Санру (Сиваш) от моря шириною в 40 стадий (?,40 клм.), он образует Таврический или Скифский полуостров. Некоторые впрочем, говорят, что ширина перешейка равняется 360 стадий». Таким образом, приведя сначала верную цифру в 40 стадий, Страбон затем указывает неверную – в 360 стадий, т.е. именно ту, которую он приводит для стены Асандра. Керченский перешеек имеет всего 17 верст. Если речь идет о вале, известном под именем Асандрова, тянувшемуся от Феодосии до Азовского моря[48], то это не будет соответствовать указанию Страбона, который говорит о стене и перешейке. Повторяю, здесь возможно ошибка, так как стена в 360 стадий и для Босфорского царства велика. Что касается вала, то это сооружение другого характера и в данном случае не может служить аналогией.

   Итак, думается, что стену подобную Келасурской длиной около 160 клм. не могла выстроить греческая колония подобная Диоскурии. Это могло сделать только государство, обладающее большой армией, твердой ногой, стоявшее на занятой территории и достаточно сильное, чтобы предпринять подобное сооружение. Была ли Диоскурия таким государством? Нет, так как у нас не имеется свидетельств древних авторов об особом  могуществе Диоскурии. Дюбуа[49], по-видимому, сам сознает это и, желая усилить значение Диоскурии, высказывает мысль, что кроме окрестных народов в Диоскурию стекались и народы северного склона Кавказа и даже прикубанских степей и что здесь существовал великий путь (granderoute) торговля севера с югом; этим путем был Марухский перевал, причем Цебельда являлась «Симплоном» Абхазии. Этим же путем, по мнению Дюбуа, впоследствии проникло христианство на Сев. Кавказ.

   Это предположение Дюбуа мало обосновано и мало правдоподобно.

   Ссылка его на рассказ Страбона[50] о горцах, которые спускались с гор в Диоскурию, лежа вместе с кладью на звериных шкурах, а подымались в горы с помощью широких подошв из бычачьей кожи подбитых гвоздями, неубедительна, так как рассказ это скорее можно отнести к народам, населявшим южные склоны Кавказа. Страбон прямо говорит о «южной части, обращенной к Албании, Иберии, к колхам и гениохам». Не исключена, конечно, возможность, что горцы Сев. Кавказа, жившие близко к перевалу, спускались к Диоскурии, но трудно допустить, чтобы жители более отдаленных областей Сев. Кавказа, а тем более Кубанских степей пользовались труднодоступными перевалами, когда им можно было пользоваться услугами Фанагории и других колоний на восточных берегах Азовского и сев. восточных Черного моря[51].

   Равно неубедительна и ссылка Дюбуа на большие церкви (grandeseglises) в верховьях рек –Зеленчука, Кубани, в Хумаре и на развалины большого города Баргуссана (Bargoussan) в долине Подкумка. Церкви эти были обследованы русским археологом Сысоевым[52] в 1895 году. Они оказались довольно скромных размеров постройки X– XI в. Хотя Зеленчукская и Хумаринская церкви напоминают храмы Абхазии, но так как и те и другие имели первоисточников византийское зодчество, то христианство могло проникнуть туда и из Грузии и из Босфорского царства, которым одно время владела Византия.

   Что касается развалин гор. Баргуссана, то проф. Самоквасов, обследовавший долину Подкумки и места около Пятигорска в археологическом отношении, ничего не упоминает об этом городе[53].

   Думается, что регулярных торговых сношений с Сев. Кавказом через Марухский перевал в те времена не существовало, как не существует их и теперь.

   Великие торговые пути через Кавказ шли в других направлениях. Один путь шел от Фазиса до Сарапаниса (ныне Шарапань), т.е. по рекам Риону и Квириле, откуда сухим путем через Сурамский перевал до р. Куры, затем по Куре и Каспийскому морю до Оксуса (Аму Дарья), оттуда в Бактриану и далее в Индию[54],[55].

   Не буду касаться вопроса, действительно ли во времена Птолемея и даже Прокопия Кесарийского при устье Фазиса – Риона был залив, вдававшийся в материк. Задачу эту без помощи геологов и без серьезных археологических изысканий разрешить трудно. Думается только, что вряд ли в прекращении пользования этим путем играло роль изменения климата низовьев Риона, как это думает Чернявский. Если этот путь заглох, то не в силу климатических условий,  а по причинам политическим и экономическим.

   В I-м веке до Р.Х. прекратило свое существование греко-Бактрийское государство, бывшее посредником в торговых сношениях эллинского мира с Индией. Место его заняли парфяне и скифы – саки. В то же время, вследствие завоевания римлянами Египта и части Аравии, открылись другие, более выгодные, пути для торговли с Индией. Отчасти торговля эта шла через царство Набатеев и Финикию, а большей частью индийские и аравийские товары доставлялись в Мышиную гавань на африканском берегу Красного моря, оттуда в Фиваиду, лежавшую на Нильском канале и далее вниз по Нилу в Александрию[56].

   Переместились пути и центры мировой торговли и путь через Колхиду заглох.

   Другой великий торговый путь через Кавказ имел исходной точкой Фанагорию и близлежащие греческие колонии, затем по степям Сев. Кавказа, по берегу Каспийского моря и далее через Армению и Мидию. Путь этот во времена Страбона был в руках кочевого племени Верхних Аорсов, живших между Азовским и Каспийским морями и владевших значительной частью Каспийского побережья. Они вели прибыльную караванную торговлю вавилонскими и индийскими товарами и, по словам Страбона, были очень богаты[57].

   Диоскурия лежала в стороне от этих великих торговых путей и имела, может быть и большое, но местное значение. Главным предметом ввоза греков была – соль. Вывозились главным образом меха, шкуры, воск, рыбы, а может быть также – лен, пенька и смола, как это указывает Страбон для прифазийской Колхиды[58]. Возможно, что эта торговля была прибыльна, но слишком будет смело ставить Диоскурию на одну доску с такими греческими государствами – городами, как Сиракузы или Массилия, а раз так, то и нельзя предположить, чтобы Диоскурия способна была сделать больше, чем эти эллинские колонии. Диоскурия не могла построить Келасурской стены. Основываясь на указаниях древних авторов и на аналогии с другими древнеэллинскими колониями, следует согласится с этим выводом, как наиболее достоверным.

   Но если этой стены не могли построить древние эллины, то невольно возникает вопрос – кто же и для чего ее строил.

   Как уже было сказано, Дюбуа приходит к выводу, что ни римляне, ни византийцы Келасурской стены не строили. Вывод этот вполне естественен, если исходить из его предположения, что стена построена для защиты Диоскурии. Действительно, раз Диоскурия погибла, а Севастополис был жалкой крепостцой, то строить стену для защиты Диоскурии – Севастополиса не было смысла, если бы она даже находилась у устья Мармары. Но если отрешится от предвзятых мнений - во-первых, что Диоскурия была у устья Скурчи, а во-вторых, что стена строилась для ее защиты, то можно прийти к другому выводу.

   Римляне при необходимости, конечно могли построить Келасурскую стену, но я согласен с Дюбуа, что они ее не строили. Во-первых, римляне придерживались благоразумной политики оставлять внутреннее управление в этих странах местным царям и князьям, делая их своими вассалами, и ограничиваясь содержанием гарнизона в наиболее важных пунктах. Во-вторых, все восточное побережье Черного моря от Трапезунда до Керченского пролива признавало власть Рима и, следовательно отделять владения одного вассала от другого стеной римлянам не было смысла.

   Другая картина получается, если обратится к более поздней эпохе, к византийской. Сизов высказал правильную мысль, что Келасурская стена была построена византийцами, но его предположение, что она должна была отделять византийские владения от Мингрелии, возбуждает недоумение. Если византийские владения были к северо-западу, а мингрельские к юго-востоку, стена окажется построенной в противоположном направлении, так как в таком виде она защищает не византийские, а мингрельские владения. Ошибка Сизова в том, что, взяв за основу повествование грузинской летописи, он остановил все свое внимание на VIII веке по Р.Х., на эпохе арабского нашествия на Закавказье. К другому выводу можно прийти, если остановиться не на VIII, а на VI веке, эпохе войн Юстиниана с персами. Здесь придется говорить не о Мингрелии, а о Лазике. Византийцы этой эпохи имели основания и возможности построить Келасурскую стену.

   Прежде чем перейти к политическим событиям эпохи Юстиниана, надо познакомиться с тем, что представляла в то время страна, известная ранее под именем Колхиды, а у византийских историков VI века под именем Лазика.

   Названия – лазы и Лазика впервые появляются в конце III в. По Р.Х., во времена Диоклетиана. К этому времени территория Колхиды по обоим берегам Фазиса получает новое имя – Лазика[59].

   Византийские писатели Vи VI века под Лазикой понимали Колхиду древних, а под народом лазами – колхов. Впрочем оба названия историками этой эпохи употребляются одинаково часто и сохранились вплоть до XV века, причем в позднейшую эпоху под Колхидой и Лазикой подразумевалась уже Трапезундская империя Комненов; Трапезундских императоров, как и п. Иоанна Комнена, его сына Алексея Комнина и последнего императора Давида Комнина, историки XIII – XV веков называют, то правителями лазов, то царями Колхов[60].

   Что во времена Юстиниана под Лазикой разумели именно древнюю Колхиду, явствует из следующего. Прокопий Кесарийский в его «Истории войн римлян с персами» говорит[61]: «Сеос (посол Хозроя Ануширвана) утверждал, между прочим, что римляне без всякого на то права владеют Колхидою называемой теперь Лазикой». «Колхи» говорит Прокопий в другом месте «подобно многим другим народам переименовали себя и приняли имя лазов[62]. Комментатор Прокопия Гавриил Дестунис держится определенного мнения, что Прокопий и его младший современник и продолжатель Агафий Лазикой называют древнюю Колхиду, а Лазами – Колхов[63].

   В VI веке Лазика, занимавшая приблизительно современную Западную Грузию и часть Абхазии (о границах Лазики – ниже), играла выдающуюся роль в политике двух соперничавших тогда держав Византии и Персии.

   В эту эпоху северным границам этих государств грозила серьезная опасность со стороны кочевых и полукочевых народов, известных у византийских писателей под общим именем Уннов (гуннов).

   В 539 году гунны, перейдя Истр (Дунай), вторглись в Византийскую империю и подвергли страшному опустошению всю страну от Ионийского залива (Адриатическое море) до предместий Константинополя[64].

   Периодически подвергалась нашествиям гуннов в эту эпоху и Персия, как при Каваде, так и при Хозрое I Ануширване.

   Вот почему забота о своих северных границах являлась насущнейшей задачей, как Кавада и Хозроя I с одной стороны, так и Юстина и Юстиниана с другой.

   Одним из путей, по которым гунны вторгались через Иверию (Грузию) в пределы Персии и в византийскую Армению были «Каспийские ворота», под которыми византийцы этой эпохи подразумевали Дарьяльское ущелье[65]. Это проход, то находился в руках гуннов, царям которых византийцы платили деньги под условием не пропускать через него других гуннов, то в руках персов, причем Кавад требовал от византийцев участия в расходах по содержанию охраны этих ворот. Другой путь, по которому гунны могли проникнуть и проникали в восточные провинции Византии, при том в наиболее важные, мало-азиатские – была Лазика. Еще в царствование Диоклетиана (284 – 304 г. по Р.Х.) Крискон Босфорийский, собрав войско из сарматов и народов, живущих вокруг Меотийского болота, пошел войной против римлян, прибыл в землю лазов и, напав на них, добрался до р. Галиса (Halys)[66].

   Это значение Лазики, как пути в византийские владения, прекрасно учитывали, по словам византийских историков, как персы и римляне, так и сами лазы.

   Послы лазов, задумавших, вследствие недовольства хищнической политикой византийцев, перейти на сторону персов, говорят Хозрою – «от вас будет зависеть (владея Лазикой), чтобы соседние варвары ежегодно опустошали земли римские; ведь Вам хорошо известно, что область лазов была им до сих пор оградою со стороны Кавказских гор[67]».

   Сам Хозрой, по словам Прокопия[68], полагал «что, обладая Лазикой, персидское государство не будет более терпеть разорений от смежных Уннов, что напротив того оно будет в состоянии легче и с меньшим трудом напускать Уннов на Римскую державу, когда бы ни вздумалось, ибо область лазов не что иное как передовое укрепление против Кавказских варваров… Обладание Лазикой будет полезно персам и в том отношении, что они их этой страны без всякого труда будут в состоянии нападать сухим путем и морем на лежащие при Понте Эвксинском места, покорить Каппадокию и соседственные с нею Галатию и Вифинию и быстрым нашествием взять самую Византию, не встречая нигде сопротивления»

   В другом месте Прокопий указывает, что персов побудило овладеть Лазикой то, что варвары, живущие налево от Понта Эвксинского у Меотийского болота, свободно делают вторжения в Римскую империю[69].

   Быть может персы и лазы рассуждали и иначе, но во всяком случае так представляли византийские историки того времени значение Лазики и таково оно в действительности. С одной стороны византийцы справедливо опасались вторжения через Лазику в их владения гуннов и других, соседних с Кавказом народностей, а с другой не желали, что бы Лазика досталось персам. Эти соображения побудили византийских политиков заняться вопросом о Лазике.

   Еще в 5-м веке при императоре Льве I(457 – 461 г. по Р.Х.), по словам историка Приска[70], завязались сношения между Византией и Лазикой, где царствовал в то время царь Губац; византийцы протестовали, что Губац дал титул царя своему сыну. При императоре Анастасий (491 -518 г. по Р.Х.) в Лазике усилилось влияние персов и царь лазов Домназес, был утвержден в этом звании персидским правительством[71], но уже его наследник Тцатий при Юстине (518 – 527 г. по Р.Х.) окончательно признал покровительство Византии и просил утверждения его на царство византийским императором[72]. Согласие на это Византии послужило одной из причин войн Византии и Персии, которые закончились миром в 562 г. при Юстиниане, по которому Лазика осталась за Византией. Вначале лазы обязаны были только защищать владения Византии от вторжений гуннов, но уже во времена Юстина византийские войска были введены в Лазику, а затем она стала театром ожесточенной борьбы византийцев и персов. Для разрешения вопроса, насколько вероятна постройка Келасурской стены в эпоху этих войн крайне важно установить, хотя бы приблизительно, границы Лазики того времени.

   Восточные границы Лазики во время Юстиниана, по-видимому, совпадали с границей между современными Западной и Восточной Грузией, т.е. Шоропанским и Горийским уездами.

   Византийский полководец Ириней в начале войны с персами занял две крепости недалеко от границ с Иверией[73], но был вынужден их оставить, вследствие трудности подвоза туда съестных припасов. Крепости эти – Сарапанис (Σαραπάνης) и Сканда (Σκανδα) принадлежали лазам и лежали в крутых и труднопроходимых местах, да и вообще граница Иберии и Лазики проходила через высокие горы, густые леса и заросшие кустами ущелья. Прокопий удивляется энергии и старанию персов, которые за время войны проложили там такие дороги, по которым свободно двигались не только кавалерия, но и боевые слоны, в то время как раньше там с трудом проходил пеший человек[74]. В определении местонахождения этих крепостей комментаторы Прокопия более или менее сходятся. Сарапанис Дюбуа[75] относит к месту слияния рек Дзерулы и Квирилы, т.е. недалеко от современной Шоропани, то же говорят Броссе и Г. Дестунис[76]. Местоположение Сканды не так точно и определенно, но она также находилась у р. Квирилы в Шоропанском уезде. Так как граница лежала к востоку от этих крепостей, то она должна была проходить недалеко от Сурамского перевала.

   Южная граница Лазики у берегов Черного моря определяется в зависимости от местонахождения, построенного в начале войны с персами Юстинианом укрепленного города Петры. «Город Петра» говорит Прокопий[77] «непреступен, потому что с одной стороны огражден морем, с другой крутыми скалами, которые со всех сторон над ним возвышаются: от них получил он и свое название. Одна дорога, и то не очень широкая, так как над нею по обеим сторонам висят огромные утесы, ведет к городу по ровному месту». Далее Прокопий указывает, что Петра находилась к югу от Фазиса (Риона) в расстоянии однодневного пути от его устья, сейчас же за Петрой была граница Лазики. Вся эта местность была совершенно пустынна, так как все города и селения лазов находились по другую, северную сторону Фазиса[78]. За Петрой на расстоянии однодневного пути находился город Апсарунт, а до гор. Трапезунда от Петры было 6 дней пути. День пути Прокопия хорошо известен, он равен 210 стадий (36 в 60 с. Или 38,85 клм.), пользуясь этими данными, комментаторы Прокопия определяют местонахождение города Петры. Так Броссе[79] определяет его местонахождение у Кобулет; Дюбуа[80] между реками Нотанеби и Скурдеби; автор книги «Абхазия и в ней Афонский монастырь»[81] указывает на крепость Св. Николая у устья Нотанеби, того же мнения держится Г. Дестунис. Все эти приурочения местонахождения Петры, приблизительно удовлетворяя расстояниям, которые дает Прокопий, не соответствуют его описанию. Прокопий совершенно ясно говорит, что Петра находилась, во-первых у моря, а во-вторых была окружена скалами. Между тем Дюбуа указывает Петру верстах в 15 от моря, т.е. у него есть скалы, но нет моря. Броссе же и другие помещают Петру у моря, но в местностях не только низменных, а прямо болотистых, таковы и Кобулеты и устье Нотанеби, т.е. у них есть море, но нет скал.

   Наиболее правдоподобно предположение И. Кальфоглу[82]. Основываясь с одной стороны на указания, имеющемся в сочинении иерусалимского патриарха Хрисаифа, что Петра находилась между Кутаисиумом и бухтою называемой на иверийском наречии Батони, т.е. между реками Воас (Чорох) и Фазис, а с другой, что наиболее подходящим под описание Прокопия пунктом является Цихисдзири, в 15 верстах от Батума, Кальфоглу приходит к заключению, что именно Цихисздири расположены там, где некогда находилась Петра.

   Действительно, Цихис-Дзири это первый пункт на берегу моря к югу от устья Риона, где скалы вплотную подходят к берегу. Расстояние от устья Риона до Цихис-Дзири (около 39 клм.) в точности соответствует расстоянию Прокопия от устья Фазиса до Петры (1 день пути = 210 стадий = 38,85 клм.)

 На с.-в. Лазика граничила со Сванетией, к которой, по-видимому, принадлежала в то время и Рача.

   Остается определить границу Лазики этой эпохи на с.-з., т.е. в пределах современной Абхазии. Здесь прежде всего надо сказать что с Лазикой были так или иначе связаны следующие страны: Свания, Скимния, Миссиминия, Апсилия и Авазгия.

   Свания и Скимния лежали по Прокопию за Лазикой, что надо понимать – вглубь материка. Народы этих стран, хотя и имели своих князей, но были подвластны Лазике, цари которой назначали им нового князя, когда умирал прежний[83].

   Когда при мирных переговорах византийских послов с персами возникал вопрос о Свании, которую одно время заняли персы, то византийцы настаивали, что Свания – часть Лазики, так как цари Лазики доставляли сванам хлеб. Вопрос этот поднимался как при Юстиниане I, так и при Юстиниане II, причем византийцы требовали очищения персами Свании не потому, что она была важна сама по себе, а по ее стратегическому значению[84]. Собственно Сванетия, проходы в которую, надо полагать, всегда были мало доступны, вряд ли могла представлять стратегический интерес; вернее речь шла о Раче, откуда действительно было нетрудно проникнуть по долине р. Риона в самое сердце Лазики, где находились города Кутатейон, Археополис, Родополь и другие.

   Миссиминия, по словам Агафия[85], также была подвластна царю Лазики, хотя жители ее говорили другим языком и пользовались другими законами. Когда жители этой страны убили византийского полководца Сотериха, то посланные для их наказания византийские войска должны были идти через Апсилию. Что Миссиминия была смежна с Апсилией видно и из сообщения И. Д. Мансветова на 5 археологическом съезде в Тифлисе[86], а именно: приводя данные ActaSanctorum из жития Максима Исповедника (VII в. по Р.Х.) он указывает, что на границе Апсилии и Миссимнии существовало укрепление Phustus. Так как за Апсилией по берегу моря к сев. зап. Несомненно, следовала Авазгия, а к востоку и югу собственно – Лазика, то Миссиминия должна была находиться к северу от Апсилии, по направлению к Кавказскому хребту.

   Что касается Апсилии, то для определения ее местоположения приходится обратиться к знаменитой луновидности (τομητοετδε) Прокопия, о котором он говорит в истории войн римлян с готами[87]. Под луновидностью Прокопий понимает изгиб берега моря в 550 стадий (около 100 клм.) от гор. Петры к северу. Если город Петра, как сказано выше, Цихидзири, то другой конец этой «луновидности» придется приблизительно около Илори. Неясность этого места Прокопия заключается в том, что в действительности здесь никакого особого изгиба берега нет, что заставляет некоторых комментаторов Прокопия, в том числе и Г. Дестуниса, высказать предположение, что здесь во времена Прокопия существовал залив, вдававшийся вглубь материка[88]. При существовании этого залива береговая линия естественно должна была быть длиннее, но для наших целей это большого значения иметь не может. По Прокопию, Фазис делит этот изгиб берега пополам. Следовательно, если к югу изгиб берега простирался до гор Петры, то на такое же расстояние от устья Фазиса к северу должен был находиться противоположный конец изгиба. Расстояние от устья Риона до Цихис-Дзири около 40 клм., следовательно, северный конец изгиба должен быть около Гагиды, а если за Петру принять устье Потанеби, то еще южнее у устья Ингура.

   Определение места, которое занимал лунообразный выгиб Прокопия важно потому, что по свидетельству этого автора, у северной части изгиба и живут лазы. Таким образом, береговая полоса занятая лазами простиралась от устья Риона к северу немного далее устья Ингура, а может быть и совпадала с ним; т.е. лазы занимали береговую полосу, занятую ныне мингрельцами.

   За лазами жили Апсилии. По свидетельству Прокопия, страна эта находилась под владычеством лазов, и жители давно приняли христианство.

   За апсилиями на берегу моря жили Абазги (Авасги), которые были когда то подвластны лазам, но всегда имели двух царей.

   Прокопий об известных ему Кавказских народностях говорит следующим образом: «а после пределов Авасгов у самого Кавказа между Авасгами и Аланами живут Врухи, а вдоль берега Эвксинского Зекхи (Зихи), в прежние времена римский император ставил над ними царя. За ними приморская земля Сагидов, частью которой издревле обладали римляне, которые построили всей области на берегу моря две крепости: - Севастополь и Питиунт, отстоящие одна от другой на два дня пути. В них поставили они военную стражу»[89]. Взаимное местоположение авазгов, аланов и вурхов здесь довольно понятно. Авазги жили по берегу Черного моря, врухи – на южных склонах Кавказа и аланы на северных склонах, но местоположение зихов и сагидов не так ясно. Комментатор Г. Дестунис помещает сагидов недалеко от устья Бзыби и Питиунта, авазгов в Сухумском отделе, в зихов между ними. Думается, что зихов надо отнести севернее, за пределы современной Абхазии, там, где обитали зиги Страбона (Джихетия). Что касается сагидов, то это или другое наименование тех же авазгов, ил одно из племен, на которые они подразделялись.

   В другом месте Прокопий говорит: «Здесь обитают разные народы. Между ними аланы и авазги, издревле христианам и римлянам дружественные, так же и зихи, а за ними гунны, прозванные Савирами»[90]. Здесь Прокопий вовсе не упоминает сагидов, а гуннов Савиров, живших на Сев. Кавказе, помещает непосредственно за зихами, что указывает на более северное положение зихов.

   Без большой погрешности таким образом можно считать, что с северо-запада к Апсилии примыкает Авазгия населенная авазгами-сагндами.

   Из стран смежных с Лазикой наиболее тесно связана была с ней Апсилия, составляя, по-видимому, одно государственное целое. Свания и Миссиминия находилась в номинальной зависимости и, наконец, Авазгия во времена греко-персидских воин была совершенно независима. Следовательно, граница Лазики должна была быть между областями апсилиев и авазгов.

   Постараемся точнее определить, где могла пролегать эта граница. Во-первых, Севастополис лежал уже вне пределов Лазики. Он был в земле авазгов – сагидов, а Авазгия, как сказано, была независима от Лазики. Правда, он, как и Питиунт, был занят византийским гарнизоном, но только как отдельный укрепленный пункт; при серьезной опасности византийцы его покидали. Значение Севастополиса в начале персидско-византийской войны было невелико. Прокопий прямо называет его крепостцей и говорит, что он лежал на дороге из Лазики к Меотийскому болоту[91]. Только впоследствии Юстиниан отстроил и укрепил его.

   Далее в пределах Апсилии указывается сильная крепость Тцибилиум (Тцибиллий, Цибиллон)[92]. В. Чернявский[93] находит, что название этой крепости сохранилось до сего времени – Циль, Цебель, Цебельда и что во время войны с Турцией (77-78 г.) в турецких рекламах о взятии Цебельского укрепления говорилось, что занято укрепление Циль. Если это так и Тцибилиум действительно был в Цебельде, то недалеко должна была проходить и граница Апсилии, т.е. между Цебельдой и Сухумом.

   Более точные указания мы находим в грузинской летописи (ქართლის ცხოვრება). Незадолго до персидских воин в конце царствования Вахтанга Гургаслана, т.е. в конце 5-го века, по словам грузинской летописи, территория, известная у византийцев под именем Лазики, принадлежала Грузии, причем из завещания Вахтанга видно, что границей грузинских владений и Абхазии была Клисура (კლისურა)[94]

   Слово «Клисура» (Kλεισουδας) встречается у Прокопия очень часто. По собственному толкованию Прокопия и по толкованию его комментатора Г. Дестуниса это слово употреблялось в смысле теснины, дефиле, трудно проходимого места; слово это в том же значении сохранилось и в новогреческом языке. Византийцы все время старались еще более укрепить эти «Клисуры»[95]. Вполне допустимо, что это слово из нарицательного сделалось собственным для наиболее важного из «Клисур» и река Келасури получила свое название от этого слова. Такого мнения держится К. Ган[96] и многие другие.

   Если р. Келасури была пограничной в конце Vвека, то вполне допустимо, что она оставалась границей и в эпоху Юстиниана к середине VI века, а, следовательно, там и была граница Апсилии и Авазгии. Вполне понятно, что византийцам было очень важно укрепить устье Келасури, как начальный пункт границы той территории, которая находилась под их влиянием. Далее от устья Келасури стена (или может быть ряд отдельных укреплений) шла с таким расчетом, чтобы загородить горные проходы в Апсилию, а, следовательно и в Лазику и тем оградить ее от набегов горцев и нашествия персов и гуннов. Значение Келасури, как пограничного и сильного укрепленного места оставалось и в последующие эпохи. Описывая нашествие арабского эмира Мурвана Кру (Глухого) на Грузию, Мингрелию и Абхазию (начало VIIIв.) грузинская летопись, между прочим упоминает и о том, что Мурван Кру преодолел и стену Келасури, которая в то время была границей между Грузией и Грецией[97]. Здесь следует допустить, что к VIII в. Византийцы утратили Лазику и Апсилию, но удержались в Авазгии – Абхазии, где как указано выше, они еще при Юстиниане владели Севастополисе не упоминает, но Питиунт ей известен, наравне с крепостью Анаклией и городом Цхумом Апсилийским (ქალაქი აფშვილეთისა ცხუმი). Еще яснее выступает значение Клисури – Келасури в том месте ქართლის ცხოვრება, где говорится об уступке грузинским царем Арчилом Абхазскому правителю Леону, в благодарность за помощь при нашествии арабов, укрепления Келасури. Благодарный Леон заявляет, что теперь его владения будут простираться от Келасури до реки Великой Хазарии (Кубань?) и клянется Арчилу в верности[98].

   Итак есть достаточно данных утверждать, что в VI, VII и VIII веках Келасури служила границей сначала между Лазикой (собственно Апсилией, и Авазгией), затем между Грузией (собственно Мингрелией и Эгриси) и византийско-абхазскими владениями, причем достаточно можно сказать, что к началу VIII века она уже укреплена. Естественно что в разные эпохи укрепления эти могли применяться различными способами в зависимости от того кто ими владел, но из государств, владевших в течении VI и VII веков укреплениями у Келасури и начинавшиеся отсюда стеной, или рядом отдельных укреплений, наиболее сильным и имевшим наиболее побудительные причины возвести это колоссальное сооружение была Византия во времена персидских воин в VI веке, в эпоху Юстиниана.

   Нельзя забывать, что V и VI века по Р.Х. были бурными эпохами для цивилизованного человечества, когда на развалинах римской империи формировались новые государственные образования. Это была эпоха, когда мирные открытые города классической древности превращались в мрачные крепости раннего средневековья, когда из обломков храмов, дворцов и гробниц строились крепостные башни и замки, когда вся Европа и передняя Азия покрывались сетью гигантских оборонительных сооружений, в которых не было надобности в сравнительно спокойную эпоху Римской империи. Византия тогда переживала одну из блестящих страниц своей истории, когда она могла себе позволить роскошь подобных сооружений на границах. Император Анастасий построил длинные стены, носившие его имя, от Селимврии на Пропонтиде (Мраморное море) до Филеи на Понте Евксинском. Стены эти защищали Византию и имели 420 стадий (77,70 клм.) в длину. Длинные стены были, по свидетельству Прокопия, и на Херсонесе Фракийском (Галлипольский полуостров[99]).

   В ту же эпоху Хозрой Ануширван строит такую же стену в Дербенте[100], с той же целью защиты от набегов северных народов.

   Укрепляли византийцы при Юстиниане и Лазику. Об этом имеется ряд указаний у Прокопия и Агафия. «Римляне» говорит Агафий «если находили сколько-нибудь проходимые места (в Лазике) с большой тщательностью закладывали их сваями и камнями и постоянно были заняты этим делом»[101].

   Еще определеннее говорит Прокопий – «Юстиниан построил в Лазике укрепление Лосориум, а находившееся в этой стране Клисуры, т.е. узкие горные проходы, окружил стеной, чтобы не пропустить неприятеля в Лазику»[102].

   Думается, что свидетельство Прокопия дает достаточно оснований утверждать, что Юстинианом в Лазике была построена стена, а на основании всего сказанного, стена эта именно та, которая известна под именем Келасурской или Великой Абхазской стены.

   Народное предание, приписывающее постройку Келасурской стены Юстиниану оказывается более достоверным, чем теория Дюбуа и других.