2. Карлики и герои-богатыри

2. Карлики и герои-богатыри

Широкой известностью пользуются у абхазов и их соседей легенды о карликах-ацанах и упомянутых выше богатырях-нартах, как о древнейших человеческих родах, населявших Абхазию.

Ацаны (ацан) — мифическое племя могучих карликов-богоборцев, мирных скотоводов, охотников и строителей, будто бы населявших в древнейший период блаженного счастья на земле ("золотой век") горную часть современной Абхазии, где до сих пор сохранились приписываемые им каменные сооружения — пастушьи жилища и ограды для скота под названием «ацангуара» (ацангуара). Они имели темные волосы, большие бороды, одеждой служил кожаный передник, занимались в основном разведением коз, а также коров, ездили на зайцах и участвовали на поминальных скачках [Лавров, 1936, с. 127-128]. В ацанах мы имеем один из примеров мифологической устойчивой шкалы ценностей: верх — сакральное, середина — профанное, низ хтоническое.

Согласно мифу, после того как ацаны, якобы с самого начала населявшие горную Абхазию, были истреблены как богохульники пожаром волею всевышнего, «явились абхазы и заняли страну» [Инал-ипа. 1977, с. 153]. Возможно, не полностью исключается, что ацанский миф является отдаленным отражением какой-то смены населения на территории древнейшей Абхазии, хотя отсутствуют какие-либо другие материалы, научно подтверждающие такую возможность. Как известно, в ацанском мифе упоминается ватный снег, куда по воле бога попала небесная искра, вызвавшая тот страшный пожар, в котором вмиг сгорели ацаны. Ж. Дюмезиль, касаясь этого мотива в абхазских, черкесских и осетинских сказаниях, связывает его с соответствующим скифским сюжетом о пуховом или ватном снеге. Большой интерес представляет трудная и сложная проблема этногенеза западно-кавказских народов сквозь призму их мифологии, прежде всего героического нартского эпоса, широко представленного в фольклоре абхазов, убыхов, адыгов, осетин и др. (имя этого легендарного героического народа Западного Кавказа известно абхазам в основном в двух вариантах — нарты и, реже, анарты, — Нарта, Анартаа, а кое у кого из турецких абхазов и Нант; предпоследняя форма в точности совпадает с названием исторического племени анартов, упоминаемых в источниках I в. до. н. э. в долине Дуная; относят однако это балканское племя не то к кельтам, не то к фракийцам.

Согласно сказаниям, Нарты — это легендарное племя (или народ) непобедимых героев, творцы и создатели, воины и первооткрыватели, сочетающие физическую силу и совершенство с развитым интеллектом — мужчины и женщины одинаково, причем последние в ряде случаев даже превосходят первых, как это мы имеем, например, в абхазских сказаниях. Нартские сказания содержат также черты или элементы этногенетического характера. Рассказывается, например, что «современные абхазы происходят от Нартов» [Чурсин, 1957, с. 229], «от кого же еще они могут происходить». Заслуживает внимания, что древние названия ряда местностей Абхазии связаны с именами нартских героев — Гробница Сасрыквы и Скала (досл. «Место сидения»), Гунды В ущельях Гумисты и Кодора, Крепость Нарта Джьхьоу (Нарџ хьоу-Абаа) в с. Бедиа и др.

Нартский эпос — древнейший памятник духовной культуры ряда народов Кавказа, а абхазские нартские сказание считаются его наиболее архаической частью. Это обстоятельство само по себе служит одним из важнейших доказательств необычайной древности этнических корней абхазов на Кавказе. Можно предполагать, что как особая этническая группа, родственная адыгским племенам, абхазы существовали уже в эпоху формирования ядра нартского эпоса, восходящего, быть может, к III тысячелетию до н.э. и созданного не без их участия.

С другой стороны, следует иметь в виду и то, что нартский эпос отличается не только глубоким хронологическим, но и достаточно широким территориальным диапазоном — от Западного Кавказа до Восточного, где он, постепенно сходя на нет, полностью деформируется и затухает, причем носителями его являются народы разных языковых групп — кавказской (абхазы, адыги и др.), иранской (oceтины), тюркской и др. На этой территории намечаются три основных очага или центра распространения нартского эпоса — абхазский и адыгский на Западном Кавказе и осетинский на Центральном. К абхазскому центру, примыкающему в общем к адыгскому, тяготеют не только абазинские и убыхские, но и балкаро-карачаевские и сванские варианты нартских сказаний, как это будет видно из нижеследующего сравнительного обзора. Такой обзор содействует определению места абхазов в кругу родственных и соседних народов, помогает установлению степени родства и характера этнокультурных связей между ними.

Как известно, абазины в сравнительно недалеком историческом прошлом составляли вместе с абхазами единую этническую группировку с единой в основном материальной и духовной культурой. Сходные и тождественные черты мы находим и в нартском эпосе обоих народов. Ближайшие аналогии наблюдаются в системе образов, мотивах, сюжетах и т. д. Не останавливаясь на тех значительных влияниях (в основном относительно более позднего происхождения), которые оказали на абазинский эпос национальные версии осетинского и, особенно, адыгских народов, с которыми абазины в течение веков находятся в самых близких взаимоотношениях, мы здесь коротко коснёмся абхазо-абазинских схождений (Меремкулов, 1975]. Абазинские сказания, так же как и абхазские, повествуют о жизни большого нартского братства или сообщества, состоящего из 99 (100, 7) братьев во главе с вещей и вечно молодой матерью. Мать Нартов у абазин называется, как и у абхазов, — Сатаней-Гуаша (иногда просто Сана) Роль и функции её в обеих версиях сказаний во всем в основном идентичны. Главнейшим действующим лицом абазинского эпоса, как и у абхазов, является Сасрыква. И тут и там сасрыквавский цикл служит центральным ядром эпоса. Вокруг этого ядра разматываются другие сюжетные линии. Общими являются и образы Нарджхьоу (абаз. Арджхьоу), Хважарпыс (абаз. Хъабыжьы-Арпыс). Шаурдын (абаз. Шардан), Батаква (абаз. Батако), Татраш (Тотраш), Патраз (абаз. Батраз), Хмыш, Толомбак (абаз. Албак) идр. Если говорить о различиях состава персонажей, то следует заметить обилие образов, заимствованных у адыгов и осетин, но не относящихся, по всей вероятности, к древнейшему ядру эпоса; отсутствие образа сестры Нартов Гунды Прекрасной, занимающей одно из центральных мест в абхазских и убыхских сказаниях, и, наконец, умолчание о популярных среди абхазов покровителях лесов, охоты и дичи (Айргь-Ажвейпшаа)

Много сюжетных совпадений иногда вплоть до мелочей: эпизод рождения Сасрыквы из камня, женитьба Хмыша на дочери карлика, её обида и уход от мужа; сияющая рука жены Сасрыквы (Кайдух), указывающая ему дорогу к дому; полотняный мост и гибель Сасрыквы в пучине реки из-за жены, случайно убравшей свою светозарную руку; вражда Арджхьоу с Хож-Арпысом; зависть и вражда братьев с Сасрыквой; «заговор» братьев против Сасрыквы; идентичность основных подвигов Сасрыквы (с разницей в том, что в абазинских сказаниях он возвращает братьям не только огонь, но и просо — в борьбе с одноглазыми иныжами); перекатывание Сасрыквой кадки через горные хребты в Псху (в абхазских рассказах — винного кувшина) после того, как в ней заклокотал священный напиток под воздействием слов младшего ("паршивого") Нарта Кабыжа; военная хитрость, заключавшаяся в отпугивании боевого коня противника с помощью гремящих колокольчиков, навешанных по всему крупу лошади; отламывание челюсти вражеского коня; использование боевого каменного колеса (под общим названием Джинчарх); тождественность образов колоритных могучих пахарей; сходство образов чудовищных великанов и т. д.

Абазинский эпос, как и абхазский, характеризуют архаические черты. К ним относится частое упоминание меди и предметов из неё: медные заплаты на головах героев, целые строения (сарай для проса) и седло из меди и т.д. В абазинских сказаниях, как и в абхазских, большую роль играют сказочные кони, которые носят имена Аальп (адыг. Альп), Дульдул, Серый. Кони наделены разумом, речью, иногда клянутся именем божества Уашхо, с ними всадники вступают в общение, советуются. Вместе с тeм у абазин отсутствует характерное для абхазского эпоса название легендарного коня "арашь". Интересным является тот факт, что в абазинских сказаниях конь Сотраша называется оленеголовым. Перенос физических признаков огня на лошадь говорит в пользу более раннего знакомства с оленем. Об этом же говорит перенос и самого названия оленя (аҽа) на лошадь, для которой в абхазском языке не было создано нового термина, и не был он заимствован из другого языка. Этот факт говорит о том, что народ, знакомясь впервые с лошадью, назвал ее именем того представителя родной фауны, который напоминал собой коня (3). Обратимся теперь к убыхским вариантам нартских сказаний [Фогт, 1963, С.61-62].

Убыхи жили в районе Большого Сочи. Поголовно выселены в Турцию в 1864 году. Убыхские нартские сказания, как правило, являются эквивалентами соответствующих абхазских преданий и сюжетов.

У убыхов с абхазами являются общими не только сам термин «нарт» и главнейшие нартские герои, встречающиеся и в других национальных версиях эпоса, — Сатаней (убыхск. Сатания), Сасрыква и др., но и такие эпические персонажи, которые не имеются или не характерны для этих народов — Гунда Прекрасная, Нарджхьоу (убыхс. Ерешхау), Хважарпыс (убыхск. Хуазерпиш) Причем имена эти почти тождественны между собой как по содержанию, так и по своему фонетическому оформлению. Например, «Гунда — Пшдза» на обоих языках абхазском и убыхском означает «Гунда — Прекрасная».

Полное совпадение наблюдается и в некоторых сюжетах. Например, абхазское сказание о сватовстве героя Нарджхьоу почти совершенно тождественно с соответствующим убыхским рассказом об Ерешхау, Хуазерпише и Гунде — Пшдзе [Дюмезиль., Намиток, 1955, с. 38-39]. В одном абхазском (или абазинском) рассказе выведен герой по имени Сын Белого Сакуа Большие Уши. По всей вероятности, Саку (Саква) представляет собой искажение имени Сасрыква (Саусрыква). В рассказе повествуется о борьбе Саквы с властелином в лесу под названием Пшадза. Здесь великан, как и в соответствующем абхазском сказании, выполняет различные задания, в частности, загоняет гигантское колесо на большой холм, ударяя его своим боком, но в конце концов безрассудно даёт сковать себя льдом.

Записан также рассказ об «убыхском Прометее» [Климов, 1959, с. 243]. Надо полагать, что этот рассказ представляет собой один из самых западных вариантов знаменитой абхазской легенды об Абрскиле.

Удивительные совпадения мы находим в форме абхазских и убыхских присказок [Фогт, 1963, с. 37-38]. Песни, танцы, музыкальные инструменты также являются сходными или даже идентичными. В частности, полностью совпадает песенный рефрен: «уарайда, уара, уарайдара; иаурада, уара дара, уарайдара, иаурада» [Там же, с. 58] 19. Поразительные совпадения устанавливаются также между абхазскими и балкаро-карачаевскими сказаниями. Это результат глубоко уходящих культурно-исторических связей, длительного процесса взаимной этнической инфильтрации между этими разными, по языковой принадлежности, народами.

Как видно из вышеизложенного, Абхазия является одним из основных центров формирования и развития нартского эпоса. Иначе были ли бы необъяснимы как глубочайшие корни нартских сказаний в самой Абхазии, так и заметное влияние абхазов на эпическое творчество соседних народов.

С этой, в частности, точки зрения большого внимания заслуживают следы нартского эпоса в фольклоре некоторых грузинских племен — сванов и их соседей рачинцев и др. Нартские образы, сюжеты и мотивы представлены в народном творчестве сванов (7 вариантов), рачинцев (6 вариантов), хевсуров (1 вариант) и горных тушин (1 вариант).

Таким образом, в Грузии следы нартского эпоса мы находим в основном только в прилегающих к Абхазии областях — главным образом у сванов и близких к ним географически и культурно — исторически рачинцев. Наибольшее отражение собственно нартские сюжеты и мотивы нашли именно в сванском фольклоре, в котором отмечается, с одной стороны, более значительное влияние абхазских, а с другой осетинских (Сослановский сюжет) и кабардинских нартских традиций.

К абхазо-сванским этно-культурным параллелям, многочисленным и весьма выразительным, немало интересного прибавляют и материалы по нартам. Например, общими являются не только термин «нарт» [Дзидзигури, 1971, с. 84], имена героев и героинь Сатанэй (сван. «Сатанай»), Сасрыква (сван. «Сосрукв»), Шауея (сван. «Шавай»), но также мотив закаливания богатыря, заговора и борьбы Нартов против Сасрыквы, гибели последнего, его прощания с окружающим миром (волком, вороном) и пр. [Там же, с. 85].

Наличие в сванских сказаниях сюжетов и образов, которые представлены в абхазском эпосе более развернуто, являются специфическими его особенностями, отличающими от всех других национальных версий — адыгских, осетинских и др. (например, мотив игнорирования нартами Сасрыквы, их вражды с ним, особые отношения последнего с волком и др), свидетельствуют об общем древнем истоке абхазских и сванских вариантов нартского эпоса.

М Я. Чиковани, изучая нартские сюжеты в Грузии, их параллели и отражения в грузинском устном народном творчестве, исходит из того, что нартский эпос не однороден и не представляет собой изолированного явления, что одним из его возможных источников является сказка и другие виды народной поэзии, о чем свидетельствует совпадение сюжетного фонда этого эпоса и сказок, в частности грузинских. Исходя из этих положений, автор сопоставляет некоторые сюжеты и мотивы нартского эпоса с данными грузинского эпического фольклора, например, рождение из камня Сасрыквы, участие в этом акте мифического кузнеца, рассекающего камень, одновременное рождение героя и богатырского коня, месть сына за отца, смерть Сасрыквы в результате поражения камнем незакалённых колен этого непобедимого героя и др. [Чиковани, 1969, с. 226, 230, 233, 235]. Подводя итоги, М. Я. Чиковани пишет: «Приведенные данные говорят о том, что грузинский эпос содержит параллели к сказаниям о нартах, имеющие, как правило, типологический характер. Одновременно в нём прослеживаются и непосредственные отражения нартского эпоса. Трудно точно определить, когда начался процесс взаимопроникновения, но надо полагать, что это не новое явление и что оно имеет далекое прошлое» [Там же, с. 244].

По вопросу о границах распространения нартских циклов, в частности, на территории современной Мегрелии, у М. Я. Чиковани мы читаем: «Если в настоящее время мы не можем зафиксировать соответствующие тексты, это вовсе не значит, что в прошлом мегрело-чанский фольклор не был знаком с нартскими сказаниями. Существующие в мегрельском фольклоре нартские имена (Сатанай), а также непосредственное соседство мегрело-чанского населения с одним из народов — творцов нартского эпоса, а именно с абхазами, делают допустимым предположение, что нартские сказания имели отзвуки и в мегрело-чанском фольклоре» [Там же, с. 240]. К этому хочется добавить, что в Мегрелии имеется местность под названием «Санартия», основу которого составляет слово «нарт». Это же слово выступает в качестве имени в мегрельской сказке «О царе царице и их сыне Санартия» [Кипшидзе, 1914, с. 47]. Что касается проникновения в рачинский фольклор нартских сюжетов и имен, то причиной этого является, надо полагать, не столько «контакт с осетинами и кабардинцами» [Чиковани, 1969. с 242], как утверждает М.Я. Чиковани, сколько с абхазами. с которыми рачинцы издавна поддерживали многоразличные связи и отношения, тем более, что их не разделяет такой естественный барьер, как Главный Кавказский хребет, который высится между Рачой и Кабардой.

Не только имена Сатаней и Санатрия в мегрельском фольклоре, но точно так же и имя Сатанэй-Гуаша, зафиксированное Ш. В. Дзидзигури в Верхней Раче, как и имя сванского «князя» Эречхав, которое является вариантом имени оригинального героя абхазского эпоса Ерчхьоу (Нарджхьоу), несомненно проникли из Абхазии [Там же, с. 240].

При всем этом не следует слишком преувеличивать роль заимствования, надо учитывать и значение древнейших общекавказских (субстратных) фольклорных мотивов и их дальнейшую трансформацию. Е.Б. Вирсаладзе подчеркивает, что наличие некоторых эпизодов нартского эпоса в фольклоре соседних народов является результатом лишь позднейших исторических заимствований [Вирсаладзе, 1969, с. 246]. К числу же общекавказских элементов нартского эпоса она относит, например, охотничьи сказания, которые характеризуются ею не как результат перехода соответствующих мотивов из эпоса в эпос, а как «результат различной творческой переработки единого общекавказского комплекса древнейших мифологических представлений» [Там же, с. 251].

В целом абхазские сказания ближе к адыгским; совпадения с осетинскими являются более редкими и менее полными. Это объясняется глубоким этнокультурным единством абхазов и адыгов.

Как в абхазских, так и в адыгских сказаниях главными героями являются камнерожденный Сасрыква, закаленный, как и у абхазов, кузнецом, и его мать — Сатанэй. Рождение Сасрыквы сходно описывается в обеих версиях. Как в абхазских, так и в адыгских сказаниях важнейшим является цикл Сасрыквы, а его главнейшей темой — возвращение огня. При этом весь эпизод борьбы с великаном представляет почти идентичное повествование.

Вместе с тем, при наличии во всех вариантах общего ядра, восходящего, вероятно, к одному первоисточнику, нартские сказания у каждого народа имеют и черты глубокого национального своеобразия.

Своеобразие абхазских сказаний состоит в том, что здесь центральное место занимает родоначальница Нартов, безмужняя Сатанэй-Гуаша, которая играет первостепенную роль в жизни большой матриархальной общины. Производство и потребление Нартов — коллективное, хотя уже упоминается развитие индивидуальной собственности, разрушающей единство нартского общества. Оригинальным является и мотив неравенства Сасрыквы, непризнание и вражда Нартов с этим «не настоящим» сородичем. Укажем и на такие самобытные черты, как столкновение Нартов из-за сестры и по поводу раздела имущества; слабое воплощение кровной мести — классического патриархального мотива и др.

Патриархальный быт и патриархальная идеология, вообще процессы социальной дифференциации слабо отразились в абхазских сказаниях. Порядки отцовского рода сильнее отразились в адыгском и осетинском вариантах нартского эпоса, где мы находим патриархальный брак, обычай левирата и калым, патронимиальный счет родства, существование больших патриархальных семей, культ старших, патриархальное народовластие в форме общих мужских собраний (осет. — нихас, адыг. — хаса), выделение патриархального главы родовой группы, называемого адыгов «тхамадою», т.е. главою Нартов; кровную месть признанный классический мотив патриархального общества, появление покровителя мужчин-путников (осет. Уастырджи), мотив имущественного неравенства и даже начинающейся социальной борьбы.

Однако в целом нартский эпос — памятник доклассового общества, отразивший в процессе своего длительного бытования особенно последний — заключительный этап первобытнообщинного строя.

Оседлые поселения, постоянные укрепления, сооружение крепостей, множество оружия, о котором говорится в нартском эпосе, свидетельствуют об огромном значении войн в жизни населения, находившегося на грани перехода от родового строя к «военной демократии», основанной на частной семейной собственности. Это было общество, где интенсивно протекал процесс выделения отдельных богатых семей из рода и образования племенной знати. Военно-демократический строй составляет едва ли не наиболее яркий фон нартских сказаний. Вероятно, именно в эту «героическую» эпоху завершается в основном оформление нартского эпоса как единого фольклорного памятника. Однако Нарты, очевидно, еще не представляли собой выделившегося из общества «военно-дружинного слоя». Нарты, по крайней мере в абхазских сказаниях, выступают еще как единый род, племя или народ. Термин «нарты» вряд ли означает специально «воинов или героев, решительно отличающихся от мирных пастухов» (как это утверждает Я.С. Смирнова) [Смирнова, 1959, с. 64-66], а служит, возможно, обозначением какой-то родоплеменной группы или объединения.

Поразительна многонациональность нартского эпоса, выражающаяся в общности термина «нарт», ряда центральных героев сказаний (Сатанэй, Сасрыква и др.), многих сюжетов и мотивов и единой в сущности хозяйственной основы и идеологии нартского общества. По-видимому, многонациональность сказаний о нартах следует объяснить той однородностью древней западно-кавказской этнокультурной среды, в которой жили создатели эпоса в течение тысячелетий.

Этот вывод об этническом и культурном единстве древнего населения Северо-Западного Кавказа подтверждают данные антропологии, лингвистики, археологии и этнографии. Вместе с тем невозможно не учитывать и того, что различия этнического порядка имеют многовековую историю.

То, что является общим для всех национальных вариантов нартского эпоса, очевидно, и является наидревнейшим. Таким объединяющим элементом выступает, прежде всего, все еще загадочное название «нарт», а также некоторые из основных сюжетов и собственных имен (Сатанэй, Сосруко и др.). По мере развития этнической дифференциации, все сильнее начинают проявляться национальные особенности: у каждого народа эпос пополняется новыми самобытными сюжетами, героями и пр.

В частности, этимологию некоторых имен героев абхазского эпоса можно объяснить только исходя из данных абхазского языка. Таковы, например, Хважарпыс — «Рододендроновый молодец», Цвицв — "Строгающий (палочку)", Нарджхьоу и др. Эти имена, связанные иногда с архаическими религиозными (например, тотемическими) представлениями, относятся к древнейшему слою абхазской лексики, образовавшемуся задолго до новой эры.

Многие из важнейших абхазских культурно-исторических терминов, в частности, почти вся религиозная ономастика, относящаяся также к древнейшей части основного словарного фонда языка, являются самобытно-абхазскими: названия божеств, связанных с охотой (Ажвейпшаа), пчеловодством (Анана-Гунда), ранней стадией развития скотоводства (џьабран — «Мать коз»), (Жәабран «Мать коров»), земледелием (џaџa) и др. Они не встречаются в языке родственных племен, в том числе адыгских. Подобные примеры также служат подтверждением глубокой давности выделения абхазов как особой, самостоятельной этнической единицы.

Данные нартского эпоса свидетельствуют о том, что абхазо-адыгские племена некогда составляли тесную этническую группировку и занимали сплошную территорию не только в границах современной Абхазии и сопредельных районов Закавказья, но и на прилегающей к ней с севера значительной площади за Кавказским хребтом. В этом отношении представляют интерес абхазские топонимы Ашвы (Ашәы), Страна Ашвы (Ашә-тәыла), Поле Ашвы (Ашә адәы). Как отмечал еще Л.Г. Лопатинский, так абхазы называли весь Северный Кавказ.

Почти весь инвентарь абхазских дольменов близок к инвентарю знаменитых северокавказских курганов: это также указывает на этническую однородность населения всего Северо-Западного Кавказа в неолитическую эпоху. Общеизвестна необычайная близость замечательных колхидской (территория современной Западной Грузии, в том числе Абхазии), прикубанской и кобанской (территория центрального Северного Кавказа, в том числе Осетии) синхронных археологических культур, расцвет которых падает на первые века первого тысячелетия до н.э., когда, по-видимому, в основном завершается формирование нартского эпоса.

Установлено, что основной комплекс цебельдинских археологических материалов, исследованных покойным М. Трапш, обнаруживает ближайшие связи с предшествующими родственными колхидской и кобанской культурами в одинаковой степени. Из этого факта вытекает, что очерченную территорию от Западной Грузии через Кавказский хребет до современной Северной Осетии занимали в древности племена, очень близкие между собой по культуре, а, возможно, и по языку.

На последующее этническое развитие народов Кавказа, особенно Северного Кавказа, оказывали влияние как внутренние процессы дифференциации и консолидации, так и многочисленные вторжения различных иноплеменных масс (скифы, сарматы, аланы, гунны, хазары и др.). Они повлекли за собой уничтожение многих местных племен; уйдя в горы, сумели сохранить свою самостоятельность. Западное Закавказье было в основном избавлено от этих нашествий, что, в частности, содействовало усилению абхазов в период раннего феодализма, их консолидации в сравнительно крупную народность.