Раздел IV.

Составной частью политики грузинизации, проводившейся в Абхазии в конце 1930-х - начале 1950-х гг., был разгром абхазской школы. Подготовка к нему началась еще в 1937 г., когда латиница абхазского алфавита была заменена на грузинскую графическую основу.

В 1945 г. сочли, что подоспело время начать следующий этап наступления. 13 марта бюро Абхазского обкома партии приняло постановление «О мероприятиях по улучшению качества учебно-воспитательной работы в школах Абхазской АССР», в соответствии с которым абхазская школа ликвидировалась, а обучение переводилась на грузинский язык. 12 июня того же года решение Абхазобкома было утверждено бюро ЦК КП Грузии.

В общей стратегии грузинизации эти акции, безусловно, имели свою логику. Вытеснив абхазский язык из сферы официального общения, надо было подорвать его позиции и в других функциональных сферах, в частности, в системе школьного образования. В результате будущие поколения абхазов должны были быть отторгнутыми от полнообъемной стихии родной речи, с первых же шагов умственного и духовного развития для них определялась нужная языковая и культурная идентичность, ожидалось формирование новых этнокультурных реалий, которые бы оправдали официально насаждаемую доктрину о тождестве абхазов с грузинами. Что касается самого абхазского языка, то он должен был повторить печальную историческую судьбу древней и богатой мегрельской речи, по сию пору прозябающей в бесписьменном состоянии На задворках культурной и общественной жизни Грузии.

Тревожные перспективы призвали к действию трех патриотически мыслящих представителей абхазской интеллигенции - научных сотрудников Абхазского научно-исследовательского института краеведения Г.А.Дзидзария, К.С.Шакрыл и Б.В.Шинкуба, направивших в феврале 1947 г. в ЦК ВКП(б) письмо с требованием остановить репрессивную политику грузинизации, в том числе в сфере школьного образования. Письмо 1947 г. является важной вехой в истории становления протестных форм абхазского национального движения. Его рассматривают как единственную в те годы попытку открытого противостояния ассимиляторским тенденциям в Абхазии.

Однако нижеследующий документ позволяет по- иному взглянуть на проблему. «В некоторых школах в Очемчирском районе наблюдаются случаи массового непосещения учащимися школ». Ученики заявляют, естественно с ведома родителей, «что они не желают учиться на грузинском языке». За строчками спец-сообщения сухумского министра рисуется стихийное протестное движение крестьян. Это был протест в тех формах, которые были доступны пониманию рядового сельского жителя, осознавшего тем не менее, что практика принудительного изучения их детьми незнакомого языка есть не просто некое непонятное школьное нововведение, но отражение чего-то опасного и страшного, несущего угрозу их существованию и заведенному миропорядку.

Как и всякий стихийный протест, он был обречен на неудачу. Поколения абхазских учеников 40-х - 50- х гг. были вынуждены пройти через фильтр принудительной грузинизации. Иные документы могут рассказать об этом с трагической полнотой. Нижеследующий же интересен еще одним характерным штрихом — его «героями» являются дети. В донесении министра ученики 2-3 классов выглядят едва ли не государственными преступниками, подрывающими основы основ. Советские карательные органы никогда не чурались репрессировать детей, например за связь с родителя ми, оказавшимися «врагами народа». В данном случае дети привлекли внимание ГБ по другому «делу» И это тоже страшная примета черной эпохи, пережитой абхазским народом.